Выдающийся украинский поэт, прозаик, переводчик, литературовед, радиожурналист, «последний неоклассик» Игорь Васильевич Качуровский (1918–2013) блестяще знал русскую литературу и культуру. Это знание проявилось в разных плоскостях его многогранной деятельности. Качуровский много переводил на украинский язык русских поэтов (Г. Державин, И. Крылов, М. Лермонтов, А.К. Толстой, А. Блок, А. Ахматова, О. Мандельштам, Б. Пастернак, С. Есенин и др.), а также занимался переводами украинских поэтов на русский язык (среди них Т. Шевченко, М. Рыльский, М. Зеров, М. Драй-Хмара, П. Филипович, В. Свидзинский, П. Тычина, Е. Маланюк, Е. Плужник и др.). Работая литературным обозревателем украинской редакции «Радио Свобода», подготовив и начитав в 19701980-х годах более двух тысяч радиобесед (скриптов), Качуровский посвящал свои программы Державину, Гоголю, Достоевскому, Анненскому, Бунину, Бальмонту, Сологубу, Ахматовой, Бабелю, Зощенко, Солженицыну, Осипу и Надежде Мандельштам и другим представителям русской словесности.

В литературоведческих исследованиях И. Качуровский также постоянно обращается к творчеству русских писателей, среди которых А. Пушкин и М. Лермонтов, Ф. Достоевский и Л. Толстой, Л. Андреев и М. Арцыбашев, В. Брюсов и Н. Гумилев, А. Аверченко и М. Булгаков.

Однако никогда Качуровский не смотрел на русскую культуру как доминантную по отношению к украинской, а на равноценную и равноправную. И в его многочисленных радиопрограммах, эссе и литературоведческих исследованиях на эту тему сквозным является тезис о взаимообогащении и взаимовлиянии родственных украинской и русской культур. Например, в эссе, посвященном знакомству с Александром Солженицыным в ноябре 1974 года, Качуровский замечает, насколько тот интересовался украинской культурой («Він розпитував мене про політичні напрямки нашої еміґрації, про її найбільші скупчення, про те, якою мірою в кожній країні нового поселення українці і вросли в чужинецький ґрунт») и приводит важную деталь об украинских корнях Солженицына («… дід письменника розмовляв лише українською мовою, і сам він почуває себе якось пов’язаним із Україною.» [4: 453]).

О значимости русской литературы и филологии красноречиво свидетельствует и такой факт. Неоднократно И.В. Качуровский вспоминал о четверке фигур (он называл их своими учителями), которые произвели на него особое влияние. Например, в очерке 1970-х годов о Юрии Клене он пишет: «Протягом мого життя довелося мені пізнати чотирьохосіб, на яких я дивився, так би мовити, знизу вгору. Це були: Борис Ярхо, Юрій Клен, Хорхе Люїс Борхес та Олександер Солженіцин. У двох із них світилися очі: у Ярхо це було рівне, стале, спокійне випромінювання, у Клена очі робилися сяйно-променистими лишетоді, як він виступав із читанням своїх творів, закінчив – і все ніби згасало, хоч насправді таємничий процес, що його можна назвати горінням душі, тривав далі – лише не проривався назовні…» [1: 249]. А в другом своем, более позднем эссе 1986 г., посвященном памяти Борхеса,

Качуровский снова вспоминает о больших талантах, глубоко поразивших его. И среди них мы снова встречаем тот же «квартет» – Борис Ярхо (выдающийся литературовед и переводчик, у которого Качуровский учился до войны в Курском педагогическом институте), Борхес, Юрий Клен и Александр Солженицын. «Колись у навчальних закладах робили величезні двері – це для того, щоб школяр чи студент почувався маленьким перед храмом науки та мудрости. Але є люди, що перед величчю їхніх талантів і знань мимоволі почуваєш себе таким школярем під височезними дверима. Чотири рази протягом свого життя я мав таке враження: під час зустрічей і розмов із Борисом Ярхо, Юрієм Кленом, Хорхе Люїсом Борхесом та Олександром Солженіциним» [1: 420]. Примечательно, что двое из четырех великих учителей Качуровского является репрезентантами русской культуры. Учитывая все это, интерес Игоря Качуровского к фигуре выдающегося русского поэта Осипа Мандельштама выглядит вполне закономерным.

Именно Качуровскому принадлежит пальма первенства в украинских переводах Мандельштама.Впервые Мандельштам на украинском прозвучал в 1971 г., в год 80-летия поэта. Игорь Качуровский, который жил в эмиграции еще с 1943 г. (Австрия, Аргентина, ФРГ), издал в Мюнхене книгу своих стихов и поэтических переводов «Песня о белом парусе». В нее вошел и единственный перевод мандельштамовского стихотворения «Мы с тобой на кухне посидим…»:

Ми на кухні скоротаєм час,
Солодко нам пахне білий гас.
Ось буханка хліба, гострий ніж,
Напомпуй-но примуса сильніш.

А як ні – мотузки десь були,
Ув’язать корзини і вузли.
І – на станцію, за темноти,
Де ніхто не міг би нас найти. [6: 139].

В последующие годы Качуровский становится одним из самых авторитетных украинских переводчиков О. Мандельштама (как, собственно, и одним из ярчайших представителей всего украинского переводческого цеха). В 1970-е годы он осуществил переводы шести мандельштамовских стихотворений. Это «Образ твій невломно-загадковий…» («Образ твой, мучительный и зыбкий»), «Ніколи я не слухав Оссіана…» («Я не слыхал рассказов Оссиана…»), «Безсоння. І Гомер. І пружність парусів…» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»), «Ми на кухні скоротаєм час…» («Мы с тобой на кухне посидим…»), «За гримучу відвагу майбутніх віків…» («За гремучую доблесть грядущих веков…»), «Живемо… Та чи є десь під нами земля?..» («Мы живем, под собою не чуя страны…»).

Примечательно, что Качуровский обращался к поэзии разных периодов творчества поэта, как и к разным жанрам, темам и мотивам мандельштамовской лирики. Так, три произведения относятся к ранней лирике Мандельштама – они входили в его первую поэтическую книгу «Камень». Три других из цикла «Московские стихи» созданы в начале 1930-х.

Переводы поэзии Осипа Мандельштама входили в более поздние книги Игоря Качуровского: в сборник «Свічада вічности» [7] и наиболее полное, итоговое собрание переводов «Круг понадземний» [5]. Пять переводов Качуровского включил в свою антологию украинских переводов русской поэзии Серебряного века Максим Стриха [9]. Вот, например, как воспроизведено одно из программных стихотворений Мандельштама, единственный, кстати, из переводов Качуровского, который М. Стриха не включил в антологию, отдав предпочтение вариантам Ю. Андруховича (в основной части) и Д. Павлычко (в вариантах):

За гримучу відвагу майбутніх віків,
І за людства високу сім’ю
Я позбавлений чаші на учті батьків,
Честь і радість втрачаю свою.

Мені скаче до горла цей вік-вовкодав,
Але ж я – не з породи вовків.
Тож запхай мене ліпше, мов шапку в рукав, в
Кожушину сибірських степів;

Де нема боягузів, не хлюпає твань,
Не тріщать під колісьми хребці,
А в красі первобутніх своїх осявань
Цілу ніч голубіють песці.

Де тече Єнісей крізь простори нічні,
Де сосна до зірок дороста,
Адже вовчої крові немає в мені,
І олжа мені кривить уста [5: 372].

И. В. Качуровский неоднократно – и в статьях, и в радиобеседах – высказывался о принципах поэтического перевода. В частности, в послесловии к своему фундаментальному собранию переводов «Круг понадземний» он освещает подходы, двойные критерии оценки, недостатки перевода [5: 514–521]. Качуровский отмечал, что как переводчик прошел два этапа: на первом он «в основном заботился о том, чтобы хорошо звучало, чтобы произведение имело художественную ценность, без учета такого фактора, как точность в воспроизведении оригинала». На втором – «пытался воспроизвести средства автора, отдельно – стилистические фигуры» [5: 514]. К интенциям «второго этапа» явно вписываются и его переводы лирики Мандельштама. На протяжении всего текста «За гремучую доблесть …» Игорь Качуровский последовательно пытается быть точным в воспроизведении содержания и формы, и в то же время делает это творчески, а не буквалистски. В этом отношении показательны, например, находки в переводе третьего катрена: «ни хлипкой грязцы» он передал как «не хлюпає твань» (букв. «не хлюпает тина»), «ни кровавых костей в колесе» – «не тріщать під колісьми хребці» (дословно «не трещат под колесами позвонки», что явно соотносится з фразой «двух столетий позвонки» из другого стихотворения Мандельштама «Век») и другие. Однако знаменитую финальную строчку, настоящее «сильное место» в мандельштамовской поэзии ( «И меня только равный убьет») воспроизвел довольно неожиданно и «далеко» от оригинала.

Очевидно, что Качуровский работал с одной из ранних редакций стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…», в которой концовка имела следующий вид: «Потому, что не волк я по крови своей И неправдой искривлен мой рот» [8: 510] (благодарю за это напоминание виднейшего мандельштамоведа Л.М. Видгофа). При этом, ранний финал, который, как известно, не удовлетворял самого автора (окончательная его версия была найдена им лишь в конце 1935 г. в Воронеже), был избран Качуровским вполне сознательно, так как ко времени его работы над переводом стихотворение Мандельштама не раз публиковалось в окончательном виде (например, в 1967 г., в первом томе легендарного американского издания [9: 162]).

С другой стороны, версия Качуровского «І олжа мені кривить уста» становится своеобразной квинтэссенцией мотива лжи, вранья, неправды, который был одним из сквозных в поэзии Мандельштама, особенно в начале 1930-х. Вспомним два текста, созданные в том же 1931 году, что и «За гремучую доблесть грядущих веков…». Во-первых, это стихотворение-дуплет «Ночь на дворе. Барская лжа…» с общими с ним мотивами и даже повторами («Бал-маскарад. Век-волкодав Так затверди ж назубок: Шапку в рукав, шапкой в рукав – И да хранит тебя Бог»). Во-вторых, «Неправда», в котором само название маркирует этот сквозной мотив, проявляющийся уже в первых строчках: «Я с дымящей лучиной вхожу К шестипалой неправде в избу». Таким образом, Качуровский, обратившись к ранней, «неканонической» версии, значительно расширил контекст финальной строки, как будто настроившись на камертон «московских стихов» Мандельштама.

Кстати, другие украинские переводчики этого стихотворения воссоздавали заключительную строку точно, в соответствии с канонической версией текста: «І мене тільки рівний уб’є» (Юрий Андрухович), «І мене тільки рівний уб’є» (Лариса Оленина), «І мене тільки рівний уб’є» (Аркадий Штыпель), «Тільки рівний мені мене вб’є» (Дмытро Павлычко).

Однако, прежде чем стать читательским достоянием, переводы Качуровского дошли до радиослушателей. 6 июня 1973 года И.В. Качуровский подготовил на радио «Свобода» передачу о вдове поэта Надежде Мандельштам, а 26 и 28 декабря 1978 г. – две программы о самом Осипе Эмильевиче. Уже в программе 1973 года, посвященной «Воспоминаниям» Надежды Яковлевны (напомним, что они были напечатаны в 1970 г. в Нью-Йорке), прозвучало несколько строк о «кремлевском горце» из знаменитого стихотворения Мандельштама в переводе Качуровского:

Його пальці – товсті і масні, як черва,
Ніби гирі пудові – несхибні слова,
А тарганячі вуса сміються лукаво,
І вилискують-сяють халяви [1: 96].

Следует признать, что этот катрен был далек от совершенства. Если первая, вторая и четвертая строки достаточно удачно передавали содержание и сохраняли форму оригинала, то третья строчка явно «хромала»: если у Мандельштама она состояла из трех стоп и десяти слогов («Тараканьи смеются усища»), то в переводе она немотивированно удлинилась на одну стопу и три слога.

Впрочем, эти неточности Качуровский откорректировал в тексте своей первой радиопередачи 1978 г. В ней он приводит уже не фрагмент, а полный перевод стихотворения Мандельштама. В частности, второй его катрен звучал так:

Його пальці гладкі і масні, як черва,
Ніби гирі пудові – несхибні слова,
А тарганячі вуса лукаво Посміхаються.
Й сяють халяви [1: 92].

Если сравнить оба варианта перевода, обнаружим, что только одна строка – вторая – не изменилась. В первой строке переводчик заменил «товсті» на «гладкі», очевидно, стремясь отойти от калькирования с русского («толстые пальцы»). А третью («проблемную») строчку Качуровский не только сделал в новой версии эквиритмичной оригинальному тексту, но и соединил ее с четвёртой с помощью enjambement. Хотя у самого Мандельштама этот прием отсутствует, в переводе выглядит достаточно органично, а в устной форме (не забываем о формате радиопрограммы!) фактически редуцируется.

Характерно, что в текстах радиопередач Качуровский не только комментирует свои переводы фактами из жизни и творчества Мандельштама (например, говорит о трагических последствиях «эпиграммы» на Сталина, или принадлежность к «эскапистской лирике» «Мы с тобой на кухне посидим…»). Он также рефлексирует, подчас довольно иронично, по поводу собственных украинских переводов. Так, прочитав в начале своей первой программы о Мандельштаме перевод «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», Качуровский шутливо заметил:«Якби я не знав, що це – мій власний переклад поезії Мандельштама, то напевно подумав би, що це новознайдений твір молодого Максима Рильського. Справа в тому, що акмеїзм (його репрезентує творчість Мандельштама) та український неоклясицизм (представлений Рильським) – це явища якоюсь мірою споріднені» [1: 90]. А далее в тексте следует историко-литературная справка автора программы про акмеизм, его представителей и основные эстетические принципы.

Заметим, что именно радиопрограммы Качуровского были единственной возможностью услышать украинского Мандельштама. В СССР русский поэт впервые появился по-украински лишь в начале 1989 года. В газете «Літературна Україна» публикуется подборка стихов и переводов Ивана Драча, посвященных армянской трагедии – Спитакскому землетрясению 7 декабря 1988 года. Завершал эту подборку цикл О. Мандельштама «Армения».

Кроме переводов и специальных радиопередач, И. Качуровский неоднократно обращался к различным аспектам жизни и поэзии Осипа Мандельштама в своих литературоведческих исследованиях, эссе, рецензиях, воспоминаниях. Так, во втором томе своего фундаментального теоретико-литературного труда «Генерика и архитектоника» он дважды апеллирует к творчеству Мандельштама. В разделе «Три сорта материала» Качуровский приводит собственный перевод стихотворения Мандельштама «Мы с тобой на кухне посидим…» [2: 38]. Он толкует его как образчик произведения, «де за невтрально-естетичними речами-образами може критись макабричний підтекст – у підсвідомості автора нуртує мотив самогубства: згоріти, повіситись, зарізатись чи кинутись під потяг» [2: 38]. Отметим, что такое, казалось бы, необычное толкование мандельштамовского стихотворения корреспондирует с аналогичной интерпретацией этого же произведения во второй радиопрограмме о поэте 1978 г. Причислив «Мы с тобой на кухне посидим…», как уже упоминалось выше, к «эскапистской лирике», Качуровский замечает, что свойственный подобной литературе мотив бегства граничит в подтексте этого стихотворения с мотивом самоубийства, «себто останньої межі ескапізму. Маємо гас, що ним можна облитися і згоріти, ніж, що їм можна зарізатися, мотузку, на якій можна повіситися, і станцію, де ходять поїзди, під які можна кинутись» [1: 93]. Эти заложенные в подтекст стихотворения мотивы Качуровский пытается подтвердить и случаем из ссылки в Чердынь самого поэта, который «пробував відібрати собі життя» [1: 93]. Парадоксально, но именно в тексте радиопередачи толкование этого стихотворения Мандельштама с «расшифровкой» всех скрытых суицидальных интенций звучит гораздо убедительнее, чем в литературоведческом исследовании Качуровского, где артикулируется «макабрический подтекст».

В главе же о сонете из той же «Генерики и архитектоники» Качуровский упоминает Мандельштама среди прочих представителей поэзии Серебряного века – отдельного периода в истории русского сонета [2: 161].

В статьях и эссе, вошедших в сборник «Променисті сильвети», содержатся четыре отсылки к Осипу Мандельштаму. Преимущественно Качуровский апеллирует к нему в более широком контексте русской литературы. В одном случае имя Мандельштама упомянуто в связи с Максимилианом Волошиным, во втором – с Анной Ахматовой, в третьем – с новой, советской литературой. Говоря о творчестве М. Волошина, Качуровский сообщает, что в 1920-е годы, в годы Советской власти, он, «поруч із Федором Сологубом, Анною Ахматовою, Осипом Мандельштамом – потрапляє до категорії письменників, що їх охрестили тоді

«внутрішніми емігрантами» [3:196]. В обращении к личности Анны Ахматовой в своем эссе о поэзии Олены Телиги на фоне мировой женской лирики, Мандельштам маркирован Качуровским как жертва сталинского режима. Свидетельством «страшной жизни» поэтессы является то, что ее«першого чоловіка – розстріляно, син зазнав багаторічного ув’язнення, найближчий друг – маю на думці Мандельштама – загинув у концтаборі» [3: 406]. А говоря о притеснениях русских писателей в сталинское время, Игорь Качуровский отмечает, что в отличие от украинских писателей старшего поколения, которых просто отодвинули от ведущих позиций в литературе, русских «цьковано і тавровано як внутрішніх емігрантів. До цієї категорії потрапили Анна Ахматова, Федір Сологуб, Максиміліян Волошин. Мандельштам натомість потрапив до «попутників»» [3: 709]. Характерно, что в этом перечне Качуровский включает Мандельштама в, казалось бы, более лояльный лагерь попутчиков, тогда как в предыдущем случае тот вместе с Ахматовой и Сологубом находится в одной «компании» более враждебных «внутренних эмигрантов». Кстати, этого вопроса Качуровский касался и в своей первой радиопрограмме о Мандельштаме. В ней отмечалось, что еще в 1920-е годы Ахматову и Мандельштама «проголошено «внутрішніми емігрантами». Друкуватися їм ставало дедалі тяжче, а згодом і взагалі неможливо» [1: 91].

В книгу «Променисті сильвети» вошел еще один текст, в котором имя Мандельштама упоминается не в литературном, а, скорее, в уголовном контексте. В объемном эссе «Творчество Ивана Багряного» Качуровский в связи с его романом «Сад Гетсиманський» затрагивает тему пыток (избиение, карцеры, пытки бессонницей и т. п.) в советских тюрьмах и лагерях. Приводя художественные и документальные свидетельства на эту тему, он добавляет «от себя в скобках» «урки ще дотримувалися тоді своїх неписаних законів, за якими поет, маляр, артист, взагалі людина чимось особливо заслужена, – вважалася ніби рівноправною з «ворами в законі» й не підлягала биттю та пограбуванню. Є свідчення про таке їхнє ставлення до Йосипа Гірняка та до Осипа Мандельштама» [3: 461].

В текстах, вошедших в изданную к столетнему юбилею Игоря Качуровского книгу «Спомини та постаті», обнаруживаем еще три рефлексии к Мандельштаму. В обзоре книги Александра Сидорова «Жиганы, уркаганы, блатари» Качуровский, как бы продолжая тюремно-лагерную тему, упомянутую выше, приводит апокрифическое свидетельство о последних днях поэта в пересыльном лагере: «Були відомості, що урки доглядали й пильнували хворого Мандельштама» [4: 192]. Отметим существование еще одного «близнечного текста» во второй радиопередаче Качуровского о Мандельштаме. Рассматривая последний арест поэта в 1938 году, Качуровский также пересказывал «легенду»: «ним, хворим, піклувалися блатні (за злодійським законом поет, артист, художник не мали бути об’єктом грабунків і крадіжок, вони вважалися особами, рівновартісними «законним ворам» [1: 92–93]. Однако только в этом, единственном случае из всех трех упоминаний он называет эти сведения «не цілком певними» [1: 92].

В рецензии на статьи-воспоминания Александра Сизоненко о Борисе Гмыре и Михаиле Гришко Качуровский полемизирует с утверждением, будто Сталин«знав багато, читав багато, весь вік займався самоосвітою». «Читати «батько народів» справді любив: Дем’ян Бєдний, що жив у Кремлі, мав розкішну бібліотеку, і Сталін позичав у нього книжки.Проте чи це підвищило його культурний рівень? Ледве… Ті книжки він повертав замащеними й замусоленими, з відбитками жирних пальців. Дем’ян поскаржився комусь із літераторів, наслідком чого постали відомі вірші Осипа Мандельштама:

Его толстые пальцы, как черви, жирны…» [4: 403].

В этом же обзоре воспоминаний А. Сизоненко Качуровский еще раз апеллирует к тому же стихотворению Мандельштама. Он цитирует пересказанные автором статьи впечатления Бориса Гмыри от членов политбюро: «…дебелий Каганович, одутлуватий Жданов, ще одутлуватіший Маленков, Булганін з клинцюватою меншевистською борідкою, зблискує скельцями пенсне Молотов, за ним – голомозий Берія, ще дуж- че блищить лисиною Хрущов, по-шахрайськи щиро і широко всміхається Вороши- лов, ворушить шаблями-вусами Будьонний, і тендітний стрункий Косигін тулиться десь позаду…». Затем Качуровский приводит еще более острые наблюдения членов сталинского политбюро, принадлежавшие Шведову («Глянув я довкола – ні одного людського обличчя. Подумав: і ця банда править країною…»), в связи с чем и приводит созвучную этим впечатлением строчку русского поэта: «Саме в ті часи згаданий Мандельштам зафіксував:

Он играет услугами полулюдей…» [4: 404].

Примечательно, что в обоих случаях строки из знаменитого мандельштамовского стихотворения Качуровский цитирует в оригинале, а не в собственном переводе.

Таким образом, личность и творческое наследие Осипа Мандельштама находили постоянный отголосок Игоря Качуровского – и как переводчика, и как радиожурналиста, и как литературоведа, и как литературного критика, и как эссеиста. Многообразная, еще не до конца отрефлексированная филологической наукой его рецепция одного из величайших поэтов ХХ века как будто подтверждает высказывание Качуровского из его первой радиопрограммы о Мандельштаме: «щодо мене особисто, то мені з-поміж усіх російських літераторів, котрі впали жертвою так званого культу особи, постать Мандельштама найрідніша й найближча» [1: 90].

СПИСОК ВИКОРИСТАНИХ ДЖЕРЕЛ

  1. Качуровський І. 150 вікон у світ: з бесід, трансльованих по Радіо «Свобода» / Ігор Качуровський. – К.: Вид. дім «Києво-Могилянська академія», 2008. – 462 с.
  2. Качуровський І. Ґенерика і архітектоніка. Кн. ІІ. / Ігор Качуровський. К.: Вид. дім

    «Києво-Могилянська академія», 2008. 376 с.

  3. Качуровський І. Променисті сильвети: лекції, доповіді статті, есеї, рецензії / Ігор Качуровський. – К.: Вид. дім «Києво-Могилянська академія», 2008. – 766 с.
  4. Качуровський І. Спомини і постаті / Упоряд., передм. і прим. Олени Бросаліної / Ігор Качуровський. – К.: Кліо, 2018. – 606 с.
  5. Качуровський І.В. Круг понадземний: світова поезія від VI по XX ст.: переклади / Ігор Качуровський. – К. Києво-Могилянська академія, 2007. – 526 c.
  6. Качуровський І. Пісня про білий парус/ Ігор Качуровський. –Мюнхен: Інститут літератури ім. Михайла Ореста, 1971. 207 с.
  7. Качуровський І. Свічада вічності / Ігор Качуровський. – Мюнхен: Інститут літератури ім. Михайла Ореста, 1990. – 208 с.
  8. Мандельштам О. Сочинения. Том первый / Осип Мандельштам. – М.: Художественная литература, 1990. – 638 с.
  9. Мандельштам О. Собрание сочинений в трех томах. Т. I. Под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова / Осип Мандельштам. – Вашингтон: Международное литературное сообщество, 1967. – 600 с.
  10. «Хотінь безсенсових отрута»: 20 роcійських поетів «Срібного віку» в українських перекладах. Упоряд. М. Стріха – К.: Факт, 2007. – 584 с.