(Рецензия на кн.: «Соты».  Литературно-художественное издание 2014-2016, гл. ред. Д.Бураго, Киев, 2016).

Несколько слов о формальных параметрах издания, они, мне кажется, важны, в чем-то, если не знаменательны, то показательны. Под обложкой «Сот» собрано почти восемь десятков авторов, представляющих практически все регионы Украины, а также зарубежье, как «ближнее», так и «дальнее».

География литературы от Д.Бураго широка и разнообразна: Киев, Одесса, Николаев, Харьков, Львов, Ровно, Каменец-Подольский, Винница, Сумы, Ужгород, Донецк, Донбасс, Москва, Тула, Крым, Ялта, Варшава, Женева, Канада, Израиль, Чикаго, Техас, Нью-Йорк, Германия, Индия. Возрастной диапазон по охвату не уступает географическому или даже превосходит его: там «белые» пятна есть, здесь их нет. В сборнике представлены поэты и писатели разного возраста, включая тех, кто уже завершил свой земной путь. Задача разрыва преемственной связи литературных поколений, столь острая и болезненная для современной украинской литературы, перед составителями «Сот» не стояла. Конструктивное взаимодействие между старшими, средними, молодыми и юными – видно невооруженным глазом. Не сборник, а целое собрание, настоящая антология! Вот, только антология чего? Современных киевских литераторов? Современной украинской литературы?  Русских писателей Украины? Варианты определения возможны разные. Наиболее подходящий из них, на мой взгляд, это – антология украинской литературы, лишенной антирусского начала. Кроме того, что «Соты» – сборник-антология, это еще своего рода мозаика: некое целое, составленное из множества самодостаточных и самостоятельных каждый сам по себе элементов. Или, может быть, лучше было бы сказать, используя метафору названия сборника, не мозаика, а – «сотовая структура»?

Трехлетие, очертившее хронологические рамки нового литературного проекта киевского издательства «Издательский дом Дмитрия Бураго», –  2014-2016 гг., –  вместило в себя вереницу исторических событий. Фейерверк исторических потрясений и катаклизмов, грянувших в эти годы на разных континентах, увы, не обошел стороной родную землю авторов, собравшихся под одной обложкой в «Сотах», – Украину. Это обстоятельство поневоле настраивает читателя на определенную тематическую заданность. Там, где говорят пушки, музы, если они не умолкают, тоже должны, просто обязаны говорить о том же, о чем пушки, – о войне. Такое представление оказывается обманчивым: война в той или иной ипостаси, безусловно, присутствует в ряде текстов как своего рода задний план, точка опоры или даже как некая высшая сила, рок. На весь же сборник в целом этот вывод распространить вряд ли удастся. В стихах и строках, собранных в нем, много лирики, философии, рефлексии, присутствуют «излишества», вроде верлибра и даже элементов «искусства для искусства», но в то же время, мало войны. Той самой войны, с которой  новый выпуск «Сот» (это издание выходит с 1998 г.) совершенно явственно, четко, зримо совпадает по времени и месту, и которая должна была бы по идее стать одним из его главных тематических узлов. Не стала. Осознание или, скорее, ощущение того, что «нам выпало в ночное время жить…» (И.Карпинос), присутствует, а вот войны почти нет. У одного из авторов – С.Шаталова из Донецка – есть поэтический цикл «Едва замечен», несколько этюдов из него включены в сборник. Так вот, война в Донбассе в рецензируемом издании именно «едва замечена».

Возможно, одним из объяснений такого положения вещей следовало бы считать то обстоятельство, что война – это событие или цепь событий,  большинству же  авторов, представленных в «Сотах», событийность в любых ее проявлениях не присуща, чужда. Ее, если и можно отыскать, то не как описание события, а в лучшем случае – как его отблеск, след, отпечаток, оставшийся в памяти о прошлом, мелькнувший в мечтах о будущем, привлекший внимание в рефлексиях о настоящем и сущем.

Войны в сборнике почти нет, жизнь без войны, но сильно отдающая войной, есть.  Когда один из лирических героев призывает: «планету назови мою  Печалье» (Е.Шелкова), а другой меланхолично констатирует, что у него «перессорились день ночь» (В.Ильинская), – это  связано не с обстоятельствами, обусловленными трагедией вооруженного гражданского противостояния, а со специфическим настроением героев. Это вызвано собственными переживаниями каждого из них, их индивидуальным взглядом на мир, представлениями о мире. Жизнь способна идти своим чередом без войны, даже когда война совсем рядом. В этом случае в 2016-ом строка: «И осколки опадали…» (Е.Шелкова),  – может быть интерпретирована неверно, как «военная». Она же – из лирических, навеянных переживанием природы, непосредственным толчком к которому служит цветок. Это – осколки не бомб и снарядов, это – «васильки – осколки неба», остатки разлетевшегося вдребезги «стекла небес», сокрушенного ангелом в приступе печали. В отличие от деструктивных по сути, по определению осколков боеприпасов, они несут в себе компонент конструктива: герой с их помощью «небо вновь собрать хотел». Хотел, но не сумел. Сие благородное стремление осталось благим намерением из числа тех, которыми, как принято считать с легкой руки кого-то из старых английских богословов, вымощена дорога в ад.

О войне авторы, лирические герои говорят совсем немного, как бы, вскользь. О времени, об эпохе, в которой им выпало существовать, – тоже негусто. Новая, кардинальным образом измененная реальность присутствует, в основном, в новых реалиях. «В раскуроченном дворе кукла страшная сидит: муха роется в дыребалаклавы…» (И.Евса). «Страна празднует, как всегда, «день жалобы». / Отпевает живущих не то поп, не то сотник» (О.Духовный). Они – реалии – всплывают в текстах без комментариев, как бы, вскользь, по касательной. К ней – к реальности –  прислушиваются, к ней присматриваются, но определить, каким  образом ее включить в привычный порядок вещей и ход событий, то ли не могут, то ли не хотят, то ли пока не получается. Лирика гражданская, тем более, публицистическая в «Сотах» практически не представлена. К исключениям в некоторой степени можно было бы отнести подборку Е.Барановой «И чувство Родины саднит…». «Наступает время революций, как избитый вовремя сюжет. Наступает, Солнышко алеет. Почему-то Ливию бомбят…». Любопытно, что гражданские мотивы возникают в словесной обработке, прямо отсылающей к «негражданскому», «аполитичному» С.Есенину: «И жалею, и зову, и плачу…», «Жизнь моя! Приснись ко мне назад!».

Перу Е.Барановой принадлежит и, пожалуй, самое гражданское по звучанию стихотворение всего сборника. «Когда власть изменяется чаще, чем расписание, когда в центре столицы бесплатные дарят гробы, моя Родина – женщина с пепельными глазами – устает оттирать от крови отвердевшие лбы». Определение «пепельные» в данном случае – это не характеристика цвета глаз, а аллюзия на пепел, покрывший киевские площади и улицы, заслонивший небо и солнечный свет. Образ Родины разрабатывается поэтессой в страдательно-жертвенном ключе. «Моя Родина – женщина в доме с разбитыми стеклами, Она плачет и плачет и, кажется, даже скулит». В конце же концов, Родина предстает «раненой» тоже, скорее, не в прямом, а в переносном, иносказательном смысле.

 Ощущение времени у каждого из авторов сборника свое собственное. Взаимозависимость времени и места проявляется со всей отчетливостью. Личная география, «место сидения» оказывает существенное влияние на осмысление времени, исторического, коллективного, индивидуального. Природы, характера, специфики каждого из них и всех их вместе, взятых во взаимозависимости и взаимном проникновении. Чем ближе к востоку страну, тем сильнее раскаты грома.  Для кого-то это – канун трагических событий, передовая истории, перелом. Для других –  «…время «ч», в коем честно и черно» (И.Евса). Для третьих – вполне обычный, не считая некоторых «особенностей», период, вызывающий практически те же самые эмоции и рефлексии, что и предыдущие, те, что были до него.

В предгрозовую пору, уже даже при первых ударах страшной бури большинство лирических героев продолжает вести привычную для каждого из них жизнь, тешиться привычными радостями, грустить по поводу знакомых проблем и невзгод. В ткань этой жизни, в «судьбы простое полотно», правда, вплетаются, как невиданные и неведомые никогда прежде элементы декора, новые детали. Несущие в себе угрозу, зло, конфликтные, почти военные. И когда, и откуда может прийти этому злу предел. Когда выпадет счастье, говоря словами И.Евсы  («Переводя с китайского», посвященное памяти Э.Басарии), «…глядеть, как сплавляет время твоих врагов по реке Гань Ба» («ганьба» по-украински означает «позор» — Я.Р.)?  Никому из лирических героев не хочется видеть в происходящем бедствие, страшнее всемирного потопа. Впрочем, тень потопа в сборнике намечена, причем, в позитивной интерпретации, как своего рода «светлое будущее», инструмент восстановления утраченной гармонии. «И вот-вот потоп – наплывая с грядок / валунами слизней, стадами тли – / перемелет всех, наведя порядок / на отдельно взятом клочке земли» (И.Евса). А с тем «клочком», в котором обитают и обретаются авторы «Сот», что? Ждать ли им спасительного «потопа»? Каким окажется для них новый, после бури, после потопа, «порядок»? Останется ли в нем место для них, таких, какие они есть?

Осмысление собственного места в потоке дней, мелькании лет, веков, смене времен и, попутно, своей гипотетической значимости в системе жизни занимает важное место. В отдельных случаях оно дополняется мотивом поиска «своих» и определения «чужих» в новых раскладах, упавших, как снег на голову. «А ты – наших? –  Он таращит зенки: «А наши – кто?» (микродиалог черного и рыжего муравьев из стихотворения И.Евсы, «Муравей»). Граждане Украины – украинцы, русские, евреи, – дети «Русского мира», его внуки и правнуки. Где теперь для них «наши»?  Если брать в руки автомат и идти на фронт, то ответ на этот вопрос более или менее понятен. А если не брать, если не идти? В той дикой вакханалии, которая разгорелась на их земле, ответить на новые вопросы у них не получается. Внутренние ощущения, интуиция что-то подсказывают, но окончательного решения нет, особенно, для тех, кто осознанно или на уровне подсознания пытается до последнего избегать открытой конфронтации с победившими «черными муравьями», «оттесняющих рыжих (дави орду!)». Извне ни сигналов, ни, тем более, действий, способных внести ясность, помочь распутать узел противоречий, разрешить сложнейшую коллизию, все более отчетливо приобретающую черты экзистенциальной, нет. Мир горит, но хранит  молчание. «Світе, світе мій хороший, Чом палаєш, чом гориш?.. Світе мій, безжальний, бідний, Чом криваво ти мовчиш?..» (Э.Свенцицкая). Пожелание лирического героя В.Ильинской («остудить бы сердца, отвести войска / привести бы в порядок свою страну… / и не следует правых в войне искать / (это тоже ведь способ вести войну») повисает в воздухе. Время для чего-либо подобного еще не пришло. Пока что все вокруг заняты другим.  «Добрі люди стоять / У межі злої  ями, / Роздивляються, що ж / Відбувається з нами…». Это – Э.Свенцицкая, из цикла «Донецк-2014». Пытаются люди рассмотреть, понять, что к чему, но у них ничего не получается. То ли оттого, что невозможно пока понять, то ли потому, что они, хоть и названы, «хорошими», на самом деле «плохие». Им найти ответ не под силу.

В тяжелые минуты, в лихие времена человек часто обращается к Богу. В рецензируемом сборнике Бога, как войны, мало, прямых обращений к нему, молитв – тоже. Зато присутствует Слово, с одной стороны, как  специфический аналог творческого, божественного, начала, с другой – как эстетическая данность, «слово для слова».  В произведениях  ряда авторов есть то главное, что, собственно, делает поэзию – поэзией, искусством слова. Это – Слово. Субстанция, чудесным образом вырвавшаяся из пут и уз повседневного языка и обыденной речи, вобравшая в себя смысловые и прочие наслоения, превратившаяся в результате какого-то волшебного ритуала в искусство. Некоторые страницы «Сот» способны порадовать и удивить самого взыскательного читателя цепочками, вереницами слов, выплескивающихся из души поэтов на бумагу и рождающих содержание, смыслы. Кто-то скажет, как в постмодернизме. Я бы сказал как в настоящей литературе. “Значение есть употребление», – учит Л.Витгенштейн. «Употребление есть порождение значений», – позволю себе истолковать эту мысль на свой лад. «Покуда трубач не целует охрипшую медь» (В.Верлока), «Мы возвращаемся из странствий, / Но возвращаемся не мы» (К.Джангиров), «И щетина травы растет из твоих морщин» (И.Евса), «Золотые тельцы нас берут под уздцы» (С.Главацкий), «…взвесь / злобы дня, буквальной, конкретной злобы» (О.Духовный), «На улице луны полным-полно» (С.Нуштаев), «Солнце смеется над миром, желавшим света, / смертью смеется…» (Т.Аинова) и др.

В «Сотах» собраны и стихи, и проза (ее заметно меньше, чем поэзии), и литературная критика (ее совсем немного), и публицистика. Есть тексты эпистолярного жанра, жанров «гибридных», возникших в результате жанровой диффузии, усугубленной переосмыслением и переоценкой целей, задач, фундаментальных основ словесного искусства и текста. В прозе привлекает внимание аллегоризм, фантастическое начало. Больше, пожалуй, ничего. В сборнике просматривается нечто такое, что можно было бы, пускай  с  натяжкой, квалифицировать, как «донецкий текст», «текст Донбасса». Это – ряд произведений разных авторов, в которых на фоне представления внешней атрибутики шахтерского края делаются попытки осмыслить его сущность, специфику, разглядеть его будущее. Почти все они проникнуты болью, тревогой, разочарованием. Основной пафос – негативный, пессимистический. Яснее других, пожалуй, его выразила Т.Арсеньева: «В тех местах меня давно уже нет, / Мы, номады, дорожим ли местами!».

«Соты» – причудливая смесь, с одной стороны, лирических откровений, философских умозаключений, раздумий о прошлом, настоящем, будущем, воспоминаний о памятных моментах, с другой – скорби и печали. А также – апелляций к Судьбе, попыток, встав над бытом и над схваткой, осмыслить глубинные причины и мотивы происходящего. Ну, и наконец, – погони за счастьем. Лирические герои отдают себя этому занятию полностью и без остатка, хотя им заведомо известно, что, говоря словами, Е.Шелковой, «…не меняет адрес счастье, / Счастье там, где нынче горизонт».

 Яков РУДЬ,

Киев