Ольге

Лето. Цветенье айвы и слив…
Я чувствую в сотый раз,
Как мир прекрасен и несправедлив,
И создан совсем не для нас.
…Да, этот мир цветущ и жесток,
Да, он прельщает нас,
И, пусть он похож на прекрасный цветок,
Но правильный путь — отказ.
А век — он жестокий, железный век,
И нету в нем правды большой,
А я — лишь маленький человек
С больною и слабой душой.
Но, что бы еще не случилось с тобой,
Какая б ни выпала масть,
Помни: лишь только страданье и боль
Душе не дают пропасть.
И, пусть у каждого правда своя,
А общая — лишь иногда,
Я знаю правду о том, кто я,
Откуда иду и куда.
…Налет случайности с мира сотри —
И будет совсем беда…
А скажет время: “умри!”, — умри!
И скажет: “убей!”, — умри!..
Но не убей и тогда.

* * *

На, владей волшебной скрипкой…
Н. Гумилев

Начинается обычно с тихой музыки из рая…
Сопли вытрешь и посмотришь в двор-колодец за окном:
Инвалид, безногий воин, на шарманочке играет,
Ждет награды он от сердца: медью, снедью, серебром.

Сидя на своей тележке, крутит ручку “катаринки” —
Я застал еще такое… Нету больше дураков:
Во дворе не то, что пьяных — ни цветочка, ни былинки…
Начинается обычно с незаметных пустяков.

К этой долбаной шарманке меч приложен самурайский,
Но не всякому он виден, и доступен он не всем,
Он как музыка отточен и, видать, он тоже райский,
А достоинств самурая, всем известно, ровно семь.

Эту скрипочку-шарманку по совету Гумилева
Близко к сердцу брать не надо… и ладонь не подноси.
Что случится — то случится. Но об этом ни полслова…
Смотрит мальчик в тихий дворик… Сколько нищих на Руси!

Вниз по лестнице истертой… Нет еще кликухи “овощ”.
Награди скорей медяшкой инвалида-бедняка.
Прикоснулся он к шарманке. Что ж, взгляни в глаза чудовищ!
И к точеной рукоятке вмиг потянется рука.

Что-то было… Нет, не вспомнить. Пустяки… Как сон полвека.
Ни двора уже, ни дома. Он стоит совсем один.
Ни холодного испуга, ни родного человека…
…Что касаемо до смерти, мы посмотрим… поглядим.

* * *

Как там дальше жила Навсикая,
Когда высохли слезы в глазах?
Ей дарована участь какая?
Заменил ли отца Телемах?

Приходили ей мысли о Кирке —
Я представить себе не могу —
В ежедневной бессмысленной стирке
На пустынном уже берегу?

Впрочем, это неважно… неважно…
Это все неподвластно уму.
Одиссей правит парус отважно,
Опасаясь взглянуть за корму.

Что за музыку слышит в тумане,
В плеске волн за скрипучим бортом?
Сколько раз уличенный в обмане
Думал он, что не будет “потом”.

Громко вскрикнув: на помощь, Афина!
И мечом ударяя о медь,
Что он видел: богиню? дельфина?..
Что он видел? — Паллада, ответь!

Я и сам из такой же породы.
Сколько было любовниц и жен? —
Промелькнули летящие годы —
Позабыл я, в себя погружен.

Нет предательств, обид и обманов…
Я ловлю дальний голос трубы…
Чутко слушаю гул барабанов
Своей собственной страшной судьбы.

* * *

Сколько хватит мне силы и мужества
Среди сломленных, слабых, больных
Не застыть от тоски и от ужаса
На просторах Твоих ледяных,

Где с мечтою о солнечном лучике
В темном царстве с разливами рек
С топором и в негодном тулупчике
Бродит страшный лихой человек.

Вот раздолье угрюмым историкам:
По земле, не знакомой с сохой,
Этот самый… в рванье и с топориком…
Так и бродит — лихой и бухой.

Снеговая, бескрайняя, топкая…
Что искал здесь святитель Андрей?
Этот самый… все топчется, топая,
У избушки без всяких дверей.

Что я здесь? Буреломом… сугробами…
Без пищали, шубейки, огня?
А мужик — все кругами… с притопами,
И… топорик смущает меня.

Вот уж скоро Тебя я порадую
И молчанием встречу правёж.
Надели меня Вечною Правдою,
Обличающей всякую ложь.

Перед тем, как все вихрем закружится,
И увижу отца я и мать,
Дай мне сил, укрепи мое мужество,
Чтоб за правду Твою постоять.

* * *

И задумавшись — в кои веки —
Я не сразу в ответ скажу,
Кто мне ближе — древние греки
Иль соседи по этажу.

Очевидно совсем не сразу
За слепящим мельканьем дней,
Кто роднее мне — техник по газу
Иль мечтательный Одиссей?

Головою бейся о стену,
Избавляясь от всех химер:
И про Трою и про Елену,
И — про нас — написал Гомер.

Притворяясь, что европеец,
Улыбается мне хитро
Мой случайный попутчик-ахеец,
С кем я еду сейчас в метро.

Чей он лучник и чей лазутчик?..
Что ж, укрой его, жилмассив.
И — удачи тебе, попутчик,
У ворот семивратных Фив.

* * *

Все мы скоро умрем,
кто чуть раньше, кто чуточку позже.
На прилив и отлив —
вот на что это, правда, похоже.

Примет нас океан,
станем просто волной в час отлива.
Скольким людям вокруг
будет зябко без нас, сиротливо?

Да хотя бы один
улыбнулся, волну провожая,
Словно эта волна —
не совсем его жизни чужая.

Нет, не чувствую я
сопричастность свою океану,
А за мысли его обо мне
я ручаться не стану.

До того ли ему,
как мы здесь, на земле, одиноки,
Но, возможно, он ведает
нам отведенные сроки.

То мгновенье, когда,
он плеснет, нас встречая, ответом,
И мы станем лишь каплей,
наполненной солнечным светом.

Посмотри же в лицо
в берег бьющему грозно прибою,
Как бы ни было нам
бесприютно и горько с тобою.

* * *

УТЕШИТЕЛЬНОЕ

Стану картофельным… типа, ну как там? — “глазком”,
буду внимательно этак высматривать мир из картошки.
Пусть засыпает меня временами землей и песком,
рядом проходят различные ноги, ножища и ножки

детские. Дети так громко кричат и пищат,
взрослые, дико скандаля, пьют водку по-братски.
А червячки рядом с нами выводят детей и внучат,
нас не тревожа — лишь бы не жук колорадский!

Славно быть овощем… даже картохой простой,
в липкой земле пребывать,
не нуждаясь в наличии денег и крова.
Сварят, съедят?.. Это все ничего…
ну послушай, постой —
можно жить дальше… упорно, настойчиво. Снова.