«…не катастрофическая ли это вспышка гибнущей человечности, на мгновение сделавшая для нас пронзительно ясным, кто мы на самом деле и в чём состоит истина нашего бытия?»

 Виктор Малахов. «По сю сторону ясности»

 

Это замечательная книга, и написана она замечательным человеком, но читать её трудно. Она фрагментарна и многослойна. Она называется «По сю строну ясности» – и так очевидно стремление автора прояснить, вспомнить, додумать… Усилия философа Виктора Малахова сочетаются с усилиями поэта и прозаика. Не скажу, что они работают в полном согласии, не пытаясь утвердить первенство своего дела. Один стремится описать, впутать в сеть художественного текста – не понимаемое! Другой – попытаться понять – неописуемое!

Писатель выхватывает из полутьмы памяти фрагменты биографии, не пренебрегая и географией, городской топографией. Но заодно и сновидения! А вместе с ними – появляется как бы «вторая реальность». Рискну предположить, что она для личности экзистенциально не менее значима – чем то, что пережито. И «размышления» – другая, не менее важная часть книги – они ведь тоже относятся к этой другой реальности. Реальности сознания.

В.А. с поразительной чуткостью обозначает «болевые» и проблемные точки нашего сегодняшнего бытия. Одна из них – я бы сказал, проблема реальности сознания современного человека. И не человека вообще, а вот этого – с именем и фамилией! Почему я должен внимать вот этой жизни сознания (кстати, самому лично для меня интересному и редко встречающемуся в литературе), этим мыслям, приходящим в голову по всякому поводу? Потому что автор – профессиональный философ, с докторской степенью, и в своих академических работах доказал способность излагать свою мысль логично и доказательно?

Но ведь эта книга – как раз по ту сторону академического дискурса! Тут мы, выражаясь театральным языком, зашли за кулисы, не без смущения увидели «закулисье мысли»… Или – прибегну к другой метафоре – вот лаборатория, на которой должна бы висеть табличка: «посторонним вход воспрещён», но дверь не заперта, даже как бы по рассеянности оставлена приоткрытой – заглядывай любопытствующий! А в лаборатории идёт «опыт», и этот опыт мысли есть одновременно и опыт жизни. Вот в этом «одновременно» – для меня ответ на вопрос, почему я этим размышлениям внимаю. Потому что они – часть жизни личности. Потому что этой личности я – верю! Личность не играет, не придумывает что-нибудь занимательное, она мыслит-страдает-живёт, для неё жизненно важно «вопрос разрешить».

Выходит, дело – в моей вере автору? Сам В.А. не понаслышке знает об антитезе веры и знания. Так вот: я эту книгу читаю не потому, что знаю, что автор прав, а потому что верю экзистенциальной правде написанного.

Тут кстати и следует сказать, что сознание современного человека – это огромное множество всего, и это «всё» порой безумно интересно. Вот только мешает неудобный вопрос: стоит ли за всем этим «интересным» – подлинная личность, подлинная жизнь, или всё это только комбинаторика, игра случая? Речь идёт об экзистенциальном фундаменте, на котором стоит сознание со всем своим содержимым. Если с ним беда, то всё это и есть только виртуальная реальность, которая «провисает» без опоры – и нет ей веры.

Ещё одну проблему, которая чрезвычайно отчётливо звучит в этой книге, я бы сформулировал так: Нет ничего непонятнее современности! Может быть, в этом и состоит трагизм жизни вообще, а сегодняшней в особенности: не всё по зубам рациональной мысли. Но ведь это касается мысли не только философской, но и художественной – с её фантазиями и прорывами в ту тьму, которая явно по ту строну ясности – ещё не освещена, не схвачена мыслью-образом. В рамках религиозной парадигмы с этим бы ещё можно примириться: есть Тайна, есть, чего «умом не понять». Но «непонятность современности»! – это ведь нечто не совсем естественное, это, скорее, болезнь переходных эпох. А нам нужно понять – чтобы определиться – занять своё законное место, сказать своё правдивое слово.

Можно ли признать действительность, болезнь которой состоит в дефиците смысла и которая, в некотором роде, немыслима – за реальность? В книге В.А. есть шутливые высказывания, приписываемые Лао-Цзы. Я бы добавил ещё одно: «Жить вообще трудно, но всего трудней жить в мире, который не является реальностью». Это всё равно, что идти по болоту – нога то и дело проваливается. При всей любви к мудрости – позиция мудреца в таком мире оказывается невозможной. Тем паче, что как пишет В.А., «реальность такова – чем дальше, тем больнее».

Есть в его записях замечательные мысли о «множестве реальностей», реальности города или дождливого утра, реальности, открывающейся взгляду влюблённого и реальности сновидений… «Как обойтись в осмыслении всех этих реальностей без языка метафизики?» – вопрошает он. И в самом деле – все эти тонко нюансированные реальности существуют лишь тогда, когда есть одна, главная – реальность человеческого бытия. И все их способна сделать невозможными нечеловеческая действительность.

Читая эту книгу, я испытывал воздействие её важнейших экзистенциалов: Боль, Отвращение, Любовь. Ну а если сложить первые буквы этих слов – вновь прочитается Боль. Удивляться нечему – таковы следствия последних лет жизни в нашей стране. Я и сам под псевдонимом Борис Осенний издал книгу стихотворений под названием «Боль» – но крик боли, разумеется, не услышали. Конечно, книга В.А. – странная книга – в ней соседствуют душевное смятение и попытки трезвой, спокойной мысли, в ней «нелинейность», неравновесие сегодняшней жизни, в которой нет «точки покоя».

Теперь могу признаться, почему я так долго не мог читать эту книгу. Вот начало – эпизод из жизни маленького мальчика, уронившего банку смородины, – жуть беспомощности…

А дальше – двое влюблённых, бредущих по Городу (а город, конечно, Киев), «через гнилые зимы, зимки, зиомы» …«взявшись за руки»… «заморские пленники в этой притихшей, обремененной плотью стране, готовые растаять в любом из её мгновений». Нет, как хотите, а от этой почти бесплотности и незащищённости – становится страшновато. А через полсотни страниц – «Жить со шрамом на лице». Это кажется фрагментом недописанного рассказа Кафки. Какой ещё шрам! Ах, да, это метафора внутренней раны, изгойства, – ох, кому из нас это не знакомо! Мы – с невидимым шрамом, с пятой графой, с неуверенностью в себе – и есть интеллигенты. И таим те две или три вещи, которые определили нашу жизнь. Типичный интеллигент как раз и вырастает, преодолевая травму, наращивая вокруг ранящей песчинки «жемчуг». Духовность не есть внешняя необходимость – мы видим, что сегодняшнему социуму с его политикой-экономикой нет никакой нужды в личности с её духовностью и нравственной красотой. Это внутренняя необходимость, это сопротивление травме в тебе и социуму вовне. «Духовное сопротивление». И философия есть высшая форма такого сопротивления. Не стихийная, а разумная, осмысленная.

А в конце – «Опять боль…». Что это – бред тяжело больного, может быть, умирающего? – с этим жутким «уу, уу, у», и словно бы проваливающегося в детство, к исходной ситуации – где никто не поможет, и «бабушка снова куда-то ушла». Отдать ещё оставшуюся плоть – «тебя нет: лёгкость, пустота, свет». Нет, увольте – не могу! – у меня низкий болевой порог… Тут – в своё оправдание – процитирую автора: боль «приковывает к невыносимой фактичности: втискивает туда, где вы пребывать не можете».

И всё же я эту книгу прочитал. Я понял, что тут – помимо всего прочего – ещё драма не свершившегося писательства. Обжигающие фрагменты прозы, великолепное описание грозы. И автор размышляет: отчего же он как писатель не свершился? Я мог бы сказать, кого из писателей он читал особенно пристально, кого любит. Но меня в данном случае интересует не столько литература, сколько … этика!

«Умение смотреть на то, на что смотреть больно – жалко, стыдно, дурно. …Никогда, никогда у меня такого умения не было – может, потому и не смог я стать настоящим писателем». И вправду, лично меня отвращает любопытство современных авторов, заглядывающих в самые грязные углы человеческой жизни, не брезгующих описаниями того, чего, может быть, лучше и не описывать. Писатели выступают как ни перед чем не отступающие «следователи-исследователи». Но ведь, кажется, и философ должен понимать – а «не плакать, не смеяться, не …». С переводом третьего слова – сложности: не ненавидеть? Не проклинать? Не отворачиваться? Мне больше нравится последний вариант. «Да, не отводить глаз – вот требование настоящего мужества. Не отводить глаз от того, что есть, что здесь и теперь представлено нам как наша задача и как предмет нашей ответственности». Не отводить глаз, дабы видеть правду – совсем не то же, что «подглядывать» за тем, от чего лучше бы отвести глаза в силу стыдливости или нравственного, да и эстетического отвращения. Выскажу догадку: полное совпадение писателя и философа ведёт к трансгрессии, разрушению границ, в том числе и границы между вымышленным и действительным, между истинным и не истинным, между подлинной мыслью и симулякром мысли. И в этом, может быть, тайна философии постмодерна – она превратилась в литературу, в некую эзотерическую публицистику, беллетристику.

Увы, писатель с философом (как этик с эстетиком у Кьеркегора) всё же борется, норовит его потеснить. А для меня важно: на чём стоять будем? И вот философ пишет некий текст о двух этиках – призвания и ответственности – ждёшь, что мысль развернётся, и вдруг всё обрывается репликой – «охота мне дописывать столь откровенно слабые тексты»… Писатель победил?

Между тем, этик в книге мыслит, не скрывая своих сомнений, обнажая болевой нерв этической мысли. Любить себя? Любить других? Но ведь если «себя» – то это может быть понятно и в индивидуалистическом духе? Возлюбить ближнего – «как самого себя?» – но какого себя, неужто вот этого, эмпирического, вот это банальное житейское эго? Тут светская психология вместе с этикой явно пробуксовывает. Сам В.А. и как благожелательный истолкователь философии Левинаса, и как христианин склонен ставить акцент на любви к другому. И предупреждает, что «любовь к себе», да ещё в популярном ныне варианте «самореализации», –добром не кончится. Но в то же время –он подлинный апологет личности – в полном (а не урезанном, не редуцированном) смысле этого слова, и именно этим и близок мне. А что же за личность, которая не любит себя, не заботится о главном своём, духовном содержании, которая даже готова «возненавидеть» себя… В нелюбви к себе – источник онтологического нигилизма, который связан и с терроризмом. Не с «международным терроризмом» – а с самым что ни есть бытовым, который разрастается как раковая опухоль: человек, осознавая своё ничтожество, и даже обсуждая возможное убийство в сети, берёт да и убивает человек двадцать, чтобы, так сказать, мнение приятелей опровергнуть да и на страницы газет попасть.

Но зачем же «или-или» –любить или себя, или Другого? Как диалогисты мы можем сказать «и – и». Сам В.А, комментируя требование Толстого «себя преодолеть», – говорит: «спроси себя и о том, сколько раз на дню удалось тебе вернуться к себе, стать собою». И в этот момент я, старый экзистенциалист, радуюсь.

Ещё одна черта книги вызывает во мне некоторое неприятие. Моя личная заповедь: перед лицом зла – не имею права быть слабым. А автор порой не скрывает «упадка духа», того, что зовётся в христианстве грехом уныния. Конечно, причин для уныния более чем достаточно. Но… «Я люблю. Я не люблю. Я недостаточно люблю…» А кто – достаточно любит! Это ведь не просто черта сомневающегося интеллигента с тихим голосом, в котором нет железных ноток. Неуверенный – и слава богу. Он утверждает нечто, и тут же готов подвергнуть утверждаемое сомнению, найдя контрдоводы. И в этой экзистенциальной вибрации мысли – мысль и живёт! Веришь – несмотря на неверие, ищешь – хотя и не находишь! И не даёшь мысли застыть, превратиться в догму. В.А. – несомненно, интеллигент, всё ещё чудом существующий. Интеллигентов заменили функционеры, интеллектуалы. Последним не снятся страшные сны. В конце книги звучит показавшееся мне ужасным слово «отсказать». Не стоит полагаться, что высказанное нами уже плывёт где-то – как облако – в вечность, что ли? Это тоже прекраснодушие. Век жесток, он лишает нас прекраснодушия (в том числе и традиционного – христианского, и интеллигентского!) И нужно говорить все слова – и предпоследние, и последние. В сущности, все слова – пока мы их говорим – предпоследние. Последних – мы еще не знаем.

….В.А. цитирует одну из своих давних книг – из тех, которые были для меня не только интеллектуальной, но и духовной поддержкой в те годы. В них преодолевались догмы и схемы, в них рождалась украинская школа культурфилософии, в центре которой стояла личность – ещё до всякой культурологии, в которой, как и во многих логиях, личность исчезает. Вот цитата: «кропотливо выявлять возможности, заключенные в понимании разными людьми некоей единой ситуации». Сказанное здесь мной – столь же фрагментарное, как рецензируемая книга – и есть попытка реализовать возможности диалога, исходя из единой ситуации нашего немолодого возраста и неизбежной смертности, нашего советского опыта, да и того, что мы оба видим сегодня в нашей стране. При этом меньше всего я реагирую на те страницы, где речь о демократии, толерантности и т.п. Это всё я, как говорится, и своей собственной битой шкурой знаю. Хотя «демократия с человеческим лицом» – это весьма грустная шутка для тех, кто ещё помнит о «социализме с человеческим лицом». Философия – любовь к мудрости, и если это вправду любовь, то она обязывает быть мудрыми в мире, в котором мудрое слово не слышат. Абсолютно солидарен с мыслью, высказанной В.А. где-то в середине книги: философии «необходима способность идти против преобладающих течений времени, …становиться, в случае необходимости, подлинной философией сопротивления».

… На том, как бы прощальном вечере в книжном магазине должно было прозвучать моё стихотворение, посвящённое В.А, – оно уже было в ящике электронной почты, в который вовремя не заглянули. Рискну завершить им этот разговор о незаурядной книге незаурядного украинского философа.

Виктору Малахову

Каждый из нас – должен стоять.
Должен стоять, хотя мог бы – сидеть.
Должен стоять – хотя мог бы лежать.
Живы покуда – нужно успеть,
нужно сказать, хоть не слышит никто,
правду, что всем надоела давно,
ту, что до нас говорили раз сто, –
вновь протирая слова, как окно.
Вот наше дело – стоять до конца.
В зеркальце слова – божественный свет.
Ибо без слова – нет и лица,
всех нас – без мысли, без истины – нет.

 10.09.15.