<< Вернуться к содержанию

* * *

Облака говорят на санскрите,
Облака говорят на латыни…
Говорите со мной, говорите!
Этот день был тяжелый и длинный.
Облака надо мной проплывают
и словарь драгоценный роняют:
«агни», «веды», «поэта грекорум»
и рифмуют его с «романорум»…
Древнийагни горит в наших жилах,
мимо стройная дэви проходит.
И в уме все слова колобродят:
Веды – ведьма, медведь, джива – живы…
Облака знают все, все видали:
древних ариев славу и горе,
древних греков дороги и дали,
древнеримских владений просторы.
Но к истокам припасть тянет снова,
что всанскрита живительной влаге.
Мама – мата, брат – братар, и слово
полыхает огнем на бумаге!

КОЛЯ БУНИН*

Папа в гостиную входит большими шагами –
мальчик к нему выбегает четырехлетний.
Радости детской в гостиной самум и цунами…
Клич испускает ребенок веселый, приветный!

Папа – кричит – покатай меня на трамвае!
Счастья предел – этот красный, чудесный, звенящий…
И ничего он вокруг уж не замечает –
только трамвай – воплощенье мечты настоящей!

Жил ты зачем? Ты – ребенок, песчинка, пылинка…
Так и ушел ты в сонме таких же пылинок.
Жизнь проблестела на солнце седой паутинкой…
Миг – оборвалась! В сердцах лишь осталась повинных.

Папа – кричит – покатай меня на трамвае!
Крик этот длился в ушах и в Париже, и в Грасе.
Фото в нагрудном кармане своем сберегая,
жил твой отец, суть познавший и жизни, и страсти.

Где ты сейчас, на планете какой обитаешь,
в парках каких, по аллеям каким пробегая?
– Там, где Господь катает мальчиков на трамвае,
с папами вместе так радостно он их катает!

__________

* Сын И. Бунина – Коля умер в возрасте 4-х лет от осложнений после скарлатины. Это был единственный ребенок Бунина.

 

ПАРИЖ

Что ты со мною делаешь,
что ты мне говоришь?
Слышишь, Париж?
Видишь, Париж?
Знаешь, Париж?

Все бродяги твои изысканно так просты,
словно есть у них дом где-то там
……………..неземной красоты.
О, как весело нам в нечистом твоем метро –
там играют «Бесамемучо», танго, фокстрот…

Поднимусь на вечерний Монмартр и сяду под Сакре-Кер,
чтоб глядеть на твои огни, как в глаза – в упор.
Чтобы тайны твои ты разбалтывал мне налегке
на французском, арабском, бенгальском твоем языке!

Ароматы твои буду помнить я долго, до…
тех пор, как состарюсь, как мой состарится дом.
Круассаны твои, «Шанели» твои, «Ферро»…
Даже вонь негритянской мочи в ветвистом твоем метро!

Не забуду я площадь с веселым названьем Пигаль,
и как Элвиса Пресли старик из Нью-Йорка играл!
Там священные тени бродили – ты помнишь ли кто?
Кто стоял там в цилиндре и в сереньком летнем пальто?

* * *

Я в новый день вхожу – он двери распахнул –
всего лишь новый день, один из тысяч.
Вот светлое окно, вот стол и стул,
вот завтрак на столе. Но как мне искру высечь
из белого огнива дня, скажи…
Дом осветить, границы все раздвинуть,
чтоб день был для меня как маленькая жизнь –
наполнен до краев, дождями вымыт.
Чтоб был не скомкан старою газетой,
а весь наполнен смыслом, словом, цветом!
Чтоб обретал он плоть, и вкус, и запах,
пред тем, как солнце заскользит на Запад.
Чтоб было все в том дне: любовь, и боль, и стих,
и луковиц сиянье золотых,
и красных яблок вспышки, и свеченье
костров осенних и листвы осенней!

ПОДСНЕЖНИК

Муторный март – это моя душа…
Серые дни – скупые пайки тепла.
Движутся облака по небу не спеша,
мокрые хлопья дней – мимо витрин стекла…

Что удержать бы мне?
Жизнь – словно снежный ком…
Ну а душа по весне
глупым подснежником!

Тянется из щелей
обледенения…
Господи, ты согрей,
дай воскресение!

Ящик, Пандора, твой –
гроб любви и тепла.
И над моей страной
ты себя превзошла!

Но среди сонма бед
надежду не погубить!
Глупый подснежник вслед
тянется, чтобы жить.

* * *

Как плод, исторгнутый наружу,
в ком жизнь взыграет первой лимфой,
так и стихотворенье душу
вмиг обретет с последней рифмой!

И сказанное верно слово,
в крови, измучено темницей,
вдруг захлебнется жизнью снова
и в стих свободный воплотится!

И сколько их, таких упругих,
я родила и в мир пустила.
Они – друзья, они – подруги
и беспризорники в пустыне…

Они с собаками в обнимку
спят на осенних листьях зябко,
и на пожухлых, старых снимках
они – любви и ссор загадка.

Они с дельфинами резвятся
и с рыбами плывут на нерест.
Они в пыли, средь декораций,
и за окном их тихий шелест…

Они в объятиях горячих
и в сфинксах древнего Египта.
Их слышит в тишине незрячий,
и тень от них на манускриптах.

И есть надежда: ведь когда-то,
хоть, может быть, уже сегодня,
что их, ни в чем не виноватых,
благословит рука Господня!

Магомет

Если гора не идет к Магомету,
то она устремляется к Богу.
Гора идет к солнцу, к свету –
одна у нее дорога.
Горы – это такое море,
которое вдруг застыло.
Ступени в небо зовутся Горы,
кусты и трава – перила.
Магомет поднимается тихо вверх,
в котомке – овечий сыр.
Магомет – поэт, и мимо всех вер
он идет к дарителю сил.
Он идет к источнику точных слов,
припадая к горной воде.
Собирает в котомку он свой улов
звуков, запахов, рифм везде.
Голубые волны вокруг него,
что недвижны триста веков.
И пена тумана его зовет,
сотканная из снов.
Магомет сидит на вершине горы.
Мысли его тихи…
И потоком с неба текут дары,
и ливнем идут стихи!