<< Вернуться к содержанию

* * *

И жалею, и зову, и плачу.
Горек мир отброшенных вперед.
Подарили – крестик на удачу.
Говорят – до свадьбы заживет.

Дым пройдет. И яблоки проснутся.
Редкой птицей вылечу на свет.
Наступает время революций,
как избитый вовремя сюжет.

Наступает.
Солнышко алеет.
Почему-то Ливию бомбят.
И зову, и плачу, и жалею.
Жизнь моя!
Приснись ко мне назад!

1913

Мне нравится глагол «выпрастывать».
Он жил во времени, когда
неделю шли из Химок в Астрахань
передовые поезда.

Скоромные сменялись постными.
Крестьяне выбирали квас.
– В Америке, ну право Господи,
не то что, батенька, у нас.

– Ты глянь, Егорий, там искусники…
– Сережка, к гильдии гони…
– А Маркс я говорю вам…
– Мусенька!
Как вы прелестны, монами!

– У Елисеева собрание…
– Париж несносен, entrenous.

И сумерки сгорали ранние,
почуяв, кажется, войну.

И, поддаваясь аллегориям,
грустил на столике Вольтер,
что все закончится историей
в четыре миллиона тел.

Посвящение Крыму

Воспоминай меня, отрава,
насмешник, ухарь, птичий крик
(и нежный говор Донузлава,
и караимский запах книг).

Воспоминай меня, живую,
с корнями-пальцами волос,
в соленых капельках лазури
и в босоножках на износ.

Я – только дерево, я – слово,
произносимое в горах.
Какая разница с какого
мы переводимся как «прах».

Как порох-пламя. Мед-гречиха.
Как вой бездомных Аонид.
Креманка Крыма. Очень тихо.
И чувство Родины саднит.

О любви

Мой первый муж
(он трудный самый)
мне говорил – умрём
вдвоём.
А я его любила, мама,
как старенький аккордеон.
Как вечера на кухне общей.
Как чая благородный чад.
А я его любила…
Больше
об этом вряд ли говорят.

И так легко,
светло,
упрямо
цвела под ребрами свирель.

Я так его любила, мама,
как не люблю его теперь.

* * *

внутри себя спокойнее, там лес.
и попугая розовые перья
и поцелуй в 2007-ом
(какая малость, а хотелось плакать).

внутри себя есть порт, аэропорт
и кукол приснопамятные кельи
и аромат смородины во рту
и туфельки, подернутые лаком.

внутри себя уютно, хорошо,
коробкой спичек управляет лоцман
и пахнет утро «Красною Москвой»
и снегопад, и санок торжество.

какая глупость – локоть ободрать.
идет бычок, качается, смеется.
идет, уходит, мало ли – вернется.
чего там только не было
чего.

* * *

Один уехал на Чукотку,
другой в израильской глуши
вгоняет теги-блоги- сводки
в репатриацию души.

Знакомый в Риме,
друг в Бангкоке
(но ждет билетов в Хошимин).
Как рыбу, глушат нас дороги,
не приводящие в один

из тех краев, где солнца муха
гуляет в чашке голубой…
Ползет История на брюхе,
переминая под собой.

Вожди сияют перламутром,
у подданных – стальная грудь.
Боюсь, боюсь однажды утром
на пражском кладбище уснуть.

* * *

Не смотрись в зеркальных карпов.
Не желай себе лисенка,
вкус крапивы, стук черешен,
солнце – море – каравай.

Потому что память – снится,
потому что память – пленка,
под которой остывает,
облетает голова.

Не играй с героем в шашки.
Не купи себе журнальчик.
Не кривляйся,
не ломайся,
спи спокойно, как Бальзак.

Вырастает даже репка,
папа, мама, одуванчик.
Вырастает даже кожа,
из которой шьют рюкзак.

Не смотрись в зеркальных карпов!
Не проспи. Не будь занудой.
Не приглядывайся чаще
к отражениям простым.

А иначе сам увидишь
полколоды, четверть чуда,
треть коробки, часть рисунка
и разбитые часы.

* * *

Когда власть изменяется чаще, чем расписание,
когда в центре столицы бесплатные дарят гробы,
моя Родина – женщина с пепельными глазами –
устает оттирать от крови отвердевшие лбы.

Они могут быть глупыми, злыми, смешными, жестокими.
Все равно они люди – что в нео-, что в палеолит.
Моя Родина – женщина в доме с разбитыми стеклами.
Она плачет и плачет и, кажется, даже скулит.

Ни любви, ни тепла, ни пощады, ни позднего знания.
Только гром, только горн, согревающий всех до костей.
Моя Родина – женщина.
«Женщину, женщину ранили!
Пропустите кого-то! Хотя бы кого-нибудь к ней!»

Цветаевой

И сверху дно, и снизу дно,
и жар теплушкой волоокой.
«Мне совершенно все равно,
где совершенно одинокой».

В какую даль, каким быльем,
в какие стены дольше биться.
Над умерщвленным журавлем
танцуют хищные синицы.

И всяк герой неуловим.
И тесен мир, как русский дольник.
Запомни, друг мой, на крови,
лишь на крови растет шиповник.

* * *

И вдруг я поняла, что не нужна.
Не нужен Даль, раз существует wiki.
Не нужен:
Пруст,
и хруст,
и крест зерна.
Не нужен вкус и запах ежевики.

Не знать необходимости во всём,
во всех, ко всем –
на паперти склонений.
Офелии не нужен водоем.
Чукотка не нуждается в оленях.

Молись,
лукавь,
сходи от суеты,
возглавь восстание – хотя бы для игрушек.
Мой славный,
слабый,
кропотливый,
ты,
однажды ты не будешь больше нужен.

 

* * *

Говори обо мне, гори.
От колибри возьми калибр
и забейся гвоздем в тисках.
Говори обо мне,
строка!

Говори обо мне, играй
Черным морем о руки свай,
черным небом о нёбо дня.
Находи у меня меня.

Были очи – осталась ночь.
Выпал голос – остался глас.
Говори обо мне, морочь.
Говори обо мне – сейчас.

Говори обо мне! Не жаль
ни чужих, ни своих углов.
Говори обо мне, печаль.
Говори обо мне, любовь.

Посвящение поэзии

Не покидай меня! Не пробуй!
Не пей, не ройся, не взыщи.
Метафизический Чернобыль
необитаемой души.

Моя поэзия!
Хотя бы
не проходи. Не привечай
дороги-дроги, мысли-крабы,
и городов чужих печаль.

И лица лишние, и скатерть
в слезах от кофе с эскимо.
Любимец музы, певчий катет!
Смотреть и больно, и смешно.

Моя поэзия! Трамвай ли,
от солнышка ли ржавый пес.
Ты-дух_ты-дым. И осень валит.
И жизнь летит из-под колес.