<< Вернуться к содержанию

Возвращается музыка

Возвращается музыка, ты повернулся во сне,
Заскрипели пружины диванчика узкого-узкого.
И зачем эта музыка ночью приходит ко мне,
Чтобы злую бессонницу словно соседку науськивать.

Неприкаянный, тоненький звук облекая в слова
Я ее приручу, не заплачет, сощурится ласково.
Эту музыку, помнишь, когда-то ты сам рисовал,
Сквозь апрельские росы скользя акварельными красками.

И она разливалась по городу, пахла сосной
И не сорваннымпролиском, и тишиной в перелеске.
Просыпался на ветках раскидистых дремлющий зной…
Я на тонкой струне, как малек на натянутой леске.

* * *

Я макаю тебя в Париж,
Пью процеженный свет глотками.
И мне кажется, ты паришь
Над созвездием Мураками.
Над вокзалом, где старый чёрт
Объявляет начало рейса.
И царапиной смог течёт
По шершавому нёбу леса.

Бумажный самолетик

Ветром подхвачено резкое «брось».
Время оставит следы, уходя.
Пеструю спину пробили насквозь
Острые гвозди косого дождя.

Рваться из кожи вон в мертвой петле,
Раны небес на лету бередя,
Разве он может? Прибили к земле
Острые гвозди косого дождя.

Можно часами валять дурака,
Брюхо купая в дорожной пыли,
Влагу вдыхать, но нельзя размокать,
Став неотъемлемой частью земли.

 

* * *

Застиранный август висит на балконе.
Дождь плачется чаще, а тычется реже.
И я ухожу целиком в заоконье
От этой тоски непонятной, медвежьей
По теплой берлоге, по маленьким лапам
Холодного солнца в озерных глазницах.
Мерещатся улицы, вскрытые лаком,
За лесом, еще не умеющим сниться.

* * *

Океан оживает в пределах комнаты.
Не чеши против шерсти он будет хмуриться.
Будет слизывать гарь и остатки копоти
С перепуганных окон, плевать на улицу.
Выпадать из терпения, выть на лестнице.
Заползать под обои, от влаги бурые.
Океан дышит ровно и пахнет бурями.
И в бетонной коробочке не поместится.

* * *

Сном приходит нирвана в клетчатом кимоно.
Мне садятся на плечи кречеты и молчат.
Я давно не молилась, Господи, как давно…
И давно не кормила тощих своих волчат.

А они точат зубки, катаются по траве,
Подползают к ногам – собаки, ни дать ни взять.
И горчит им щепотка смерти на рукаве,
Отучает неглупых руки в крови лизать.

Посыпает нирвана пылью свои следы.
Шесть продавленных точек лапками пикачу.
Я молчу, я в бреду, мне чудится белый дым.
И встревоженный кречет гасит мою свечу.

* * *

Распахивай шубу оконного шепота.
Не надо рыдать в переломанный снег.
Раскроются жабры трамвайного ворота
И выскользнет рыбий, промасленный мех.

Развязывай сказ языками околицы.
Раскладывай пазлы ветвистой тропы,
Наружу лицом, если ветер отколется,
Пусть падает, падает в тыльную пыль.

* * *

Как я вела своё лето по шумным дворам, подворотням.
Как я терялась в больших городах, поездах без билета.
Как созревал на губах поцелуй колдовской – приворотный.
Лето рыжело и дождь нерадивый корило за это.
Вечером пахло корицей топлёное небо, жгли листья.
Я и сейчас закрываю глаза, закрываю и вижу
Позднее лето в колени мне тычется мордочкой лисьей.
Я расскажу тебе всё, время спит, пододвинься поближе.

* * *

Давит ночь, мне ее не поднять – так она тяжела.
Вглубь уходят слова от ненужной и глупой возни.
Вентилятор в борьбе с духотой истрепал два крыла.
Загорелась победа в натруженном сердце – возьми.

Лунный сок из разбитого неба течет по лицу.
Тьма впадает вДонец, виден городу кончик хвоста.
Опускается берег и края не видно концу.
И седеет песок бледно-серую грудь распластав.

Вагонное

Катится, катится голубой вагон…
 А. Тимофеевский

Ночь замурована в синем вагоне.
Потом пропахший матрац.
Теплая водка, ладони в агонии.
Душно, ползком мимо трасс.

Ком, синий ком в узком горле туннеля.
Голая, скользкая тьма.
Ма, я вернусь накануне апреля,
Вёсны сопрели в домах.

Сны раскаленные толстые лапы
Ставят на грудь, языком
Лижут ума ледяные палаты.
Катится, катится ком.

Синица

Если в жаpком бою испытал, что по чем, –
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
В. С. Высоцкий

Тухнут стихи на газетной странице.
Город никак не проспится с похмелья.
Дикие люди ловили синицу.
Глупые люди ей красили перья.

Нет, не Париж, не Чикаго, не Ницца –
Спит захолустье под заревом теплым.
Только и слышно как бьется синица
Синими крыльями в грязные стекла.

Пятится черное небо в наколках.
Встану у зеркала: «Кто же теперь я?»
Будут годами пылится на полках
Нужные книги и синие перья.

* * *

Ничего тебе девка-гадалка не скажет хорошего.
У нее на губах кислых слов созревает смородина.
День в дырявой калоше заснул, уплывая от прошлого
И наткнулся на старый роддом – это родинка родины.

Черный кофе остался на дне, после выпитой горечи,
Опустевшего брюха горячей, фарфоровой дурочки.
– Если мы только стадо, – ты спросишь: – то реки и горы чьи?
А она улыбнется: «Есть тот, кто играет на дудочке».