(Южный альбом)

…Харьковский университет…
не стоит курской ресторации

А. Пушкин, «Путешествие в Арзрум»

…еще неизвестно, 
кто больший кочевник:
тот ли, кто кочует в пространстве, 
или тот, кто кочует во времени.

И. Бродский, «Путешествие в Стамбул»

Привычка ездить летом на юг не объяснима никакими разумными основаниями. Впрочем, можно считать ее просто пережитком кочевой жизни, неведомо как сохранившимся у современного человека. Крохотные соображения здоровья и рудиментарное любопытство, как станет понятно из дальнейшего, тоже совершенно не в счет. И дело здесь не в том, что юг вполне замусорен, а в том, что совесть сапиенса перед всеми теми, кого он будто бы опередил на побегушках эволюции, остаётся нечиста. Вот почему человек стремится поближе к экватору – в грязь и толчею, спеша навестить своих дальних одноклеточных и кишечнополостных родственников.

Слово «юг» тоже не следует понимать уж очень буквально, ибо именно эти места Овидий называл крайним севером, местностью скорби и тоски, где разумному человеку делать совершенно нечего. Но теперешнему приезжему на это наплевать, ведь писем с Понта он никому не пишет.

Южный вокзал с башенкой, часами, классическими розами, несъедобными чебуреками и нескончаемым моэдзиновым «подвезти недорого». Безличный падеж – верный признак южного гостеприимства, оно же – жульничество. Но на самом деле это местная шутка, фольклор, ритуал. А возят тут втридорога, и часто совсем не туда, куда скажешь. Но не всё ли равно, куда ехать? Можно, конечно, крикнуть «земля!», но когда приближаешься к берегу со стороны суши, это кажется не очень-то убедительным.

И вот приезжий люд, как вода из душа (которого ему теперь долго не видать!), растекается отсюда в разные стороны по мелким, почти одинаковым городишкам. Именно тут происходит таинственное превращение всякого прибывающего в отдыхающего – очень просто устроенное существо, своего рода tabula rasa, лишенное врожденных, впрочем, как и любых других идей. Отдыхающий – это чистый лист, на котором местные стихии моря, солнца, кухни, транспорта и сервиса начертают свои письмена. Жить на юге хорошо, но выжить – трудно. Южная, то есть абсолютно негегелевская диалектика, позволяющая соединить эти две задачи, и называется отдыхом.

Снова едем. Долгая дорога петляет среди чуть покачивающихся женственных холмов. Предвечерняя дорожная дрёма. Не сон, а дрёма, когда цветной простор течет сквозь полузакрытые веки и земля поет вполголоса, соблюдая все знаки форте и пиано, расставленные вдоль дороги. Постепенно ее тема становится более напористой, почти бравурной, и вот дорога уже сочится сквозь романтическое аллегро. Сверху налетает что-то мокрое и совершенно застилает и без того плохо различимый путь, воруя последние крохи пейзажа. Так что маленький, потерявшийся в низине южный городишко, как иголку в этом стоге каменного сена, находишь почти наощупь.

Слово СУДАК грозит уму какой-то безудержной, буйной этимологией. Суда. К. СУД-АК. Судок, мудак, коньяк. Б-рррр, какой ужас! Из пустого желудка в усталую голову лезет всякая чушь. Элементарная мысль о том, что это все-таки рыба, опаздывает, будто твоя житомирская электричка. Впрочем, нет, мысль вообще не приходит, а вот рыбу действительно принесли, а сам ты сидишь в ресторанчике и ужинаешь чего Бог послал, а повар приготовил. А потом медленно бредешь, вполуха ловя обрывки разговоров и мелодий, что доносятся из бесчисленных заведений, куда об эту пору и стремится народ выпить-закусить. Набережная в огнях и голосах похожа на шкалу старого (теперь таких, кажется, не делают) радиоприемника, а сам ты – на стрелочку, которая движется от станции к станции. И шум тут почти такой же. Это шорох самого пространства. Ведь недаром говорил Пифагор, что оси Вселенной хотя и построены по идеальным законам, а все равно слегка поскрипывают. Уже совсем сквозь сон подумаешь – а вот ведь хороший был день. День один.

Среди ночи просыпаешься, разбуженный тишиной…

А вот и местная достопримечательность – Генуэзская крепость. Не просто так, а действительно крепость, со стеной, башнями и рвом. Внутри слоняются без дела совершенно настоящие генуэзцы в полном снаряжении – римский шлем, древнерусские кольчуги времен Александра Невского, кроссовки на босу ногу и прочий средневековый second hand. Им жарко, нечего делать, и они шлют эсэмэски в далекую, милую сердцу Геную. Кругом все та же курортная братия, внимающая вдохновенным фантазиям экскурсоводов, вещающих о подвигах верных патриотов этой земли, бесстрашно боровшихся друг с другом за священное право создавать тут свои – достаточно разнообразные государства. Согласно законам жанра, брехня должна быть патриотичной и занимательной. История это всегда трагедия, но распространяется преимущественно в форме анекдотов. За дополнительную плату в полдоллара тебе по большому секрету покажут тот самый ножичек, которым Приам зарезал Редедю или наоборот – точно никто не помнит. Ножичек давно не точен, так что можешь спать спокойно…

Средневековье кажется стыдливым. На фоне достигшей совершенства и почти в одночасье истаявшей античности оно будто притворяется неловким, неумелым. Простенький орнамент по фризу, горлышко кувшина, дверная ручка, угловатое распятие – все это будто говорит: не на меня смотри – туда, дальше… Там, за крепостью, куда утомленный пивом и достопримечательностями курортник обычно не добредает, – старинная романская базилика – десятый, кажется, век. Чудо из чудес. Очень похоже на обычную трансформаторную будку, этакая местная подстанция Святого Духа. Стоит прямо посреди двора, вокруг – голуби да собаки. Солнце опускается в еле заметную отсюда прорезь горизонта. Взгляд местного Полкана печально-укоризненный, мол, каких доказательств бытия Божия тебе ещё надобно?

Еда на курорте – дело особое, и о ней – отдельный разговор. Собственно, человек здесь не ест только тогда, когда он спит. Но сверх того есть еще завтрак, обед и ужин. Чуть за полдень небо затягивают киношные облачка, сеется бутафорский дождик, вследствие чего даже самый тупой курортник вполне способен догадаться, что пора бы пообедать. И слегка одетый народец разбредается по многочисленным полу- или почтивосточным ресторанчикам.

Время тут течет в другую сторону (то есть из мрачного будущего в светлое прошлое), да и то почти незаметно. Поэтому в противоположность столичным торопливым бистро, где и присесть не на что, тут едят полулёжа. На юге любая книга кажется слегка кулинарной, а меню – это прямо-таки Писание от Шеф-Повара, и читать его следует со вниманием. Мера съедобности всякого блюда зависит не от законов природы, а от хитростей кулинарного чернокнижия. Но истинный курортник да уверует, что все приготовленное – съедобно.

Для того чтобы насытиться и при этом остаться живым, требуется мужество, смекалка и солидная филологическая подготовка. Названия блюд в меню таинственны, как суры Корана, и неправильное их истолкование может привести к непоправимым последствиям. Впрочем, человек, вынужденный каждый день выбирать между голодом и отравой, начинает смотреть на жизнь действительно философски. Вспоминаю, как несколько лет тому назад, также на юге, в поместье одного тирана мне пришлось столкнуться с экзотической, или, как теперь говорят, экстремальной кухней. Тиран давно умер, но его приказа травить приезжих никто не отменял. Тогда одна маленькая девочка сказала мне: «Но ведь умереть от лапши – это звучит как-то глупо». Разве можно с этим не согласиться?

Жильё – или, как здесь пишут на заборах, «ночлег» – это местная сезонная религия, со своим культом, жрецами, символикой и жертвоприношениями. Пытаться разобраться в ней – дело непосильное. Лучше найти себе место так, чтобы места много не занимать – ни в пространстве, ни, что более важно, в мыслях окружающих. Тело это все равно вещь, а значит, у него должна быть упаковка. Нанимаешь что-нибудь не слишком страшное. В первый же вечер, разумеется, за чаем знакомишься с соседями, да за разговорами и песнями едва знакомые люди становятся уже вроде родственников. Через день-два уйти из дома, никого не предупредив, уже

как-то неловко. Оставляешь записочки: ушел туда-то, постараюсь быть не поздно. Если задерживаешься – звонишь, чтоб не волновались. Или когда кого-то из домочадцев долго нет, сам волнуешься, выходишь встречать на перекресток, а встретив, ласково сердишься, мол, где вас черти носили. Откуда это берется? А через день говоришь кому-то ещё вчера незнакомому: «Пошли домой…»

Кстати, здесь есть море. О нем у нас пока не было случая упомянуть. Впрочем, если не знать о нем заранее, его можно так и не заметить. Несмотря на то, что в музеях, да и вообще повсюду всё утыкано Айвазовским, самым точным изображением моря следует признать дупль «пусто-пусто». Море ни на что не похоже, и многих это раздражает.

Демократия, как не сказано у Аристотеля, уместна только на пляже. Здесь каждому во власть дается ровно столько пространства, сколько занимает его собственная тень плюс тень от панамы. Больше не положено, да и не нужно. Это и есть справедливость. Кроме того, раздетые люди выглядят и ведут себя почти одинаково, как и должно быть в идеальном государстве. Жуют, читают и думают они также примерно одно и то же. Человек мочит себя в море, подставляет солнцу и мажет кремами. Парадоксально, но он – тоже дичь, которая, правда, жарит сама себя. Человек становится смуглее, но едва ли от этого лучше. Впрочем, при демократии право на самообман гарантируется и охраняется всеми законами. Они для того и придуманы.

Но напрасно думать, что у этого процесса нет обратной стороны. Среди людей раздетых попадаются люди одетые. Это местные жители, они работают тогда и именно потому, что другие отдыхают. Выкрикивая в морской простор отдельные слова, например «самса», «пахлава», «чебурек», они прохаживаются среди человеческого лежбища, высматривая пляжника, созревшего для того, чтобы выложить монетку за эти труднопроизносимые, но вполне доступные лакомства. Они похожи на стервятников среди поля битвы, хотя, скорее всего, сами этого не понимают. Преследуя собственную выгоду, они опять-таки содействуют эволюции. Вот как это все толково устроено.

Мои вкусы в литературе просты до банального. Имея дурацкую привычку читать повсюду, я люблю книги, которые помещаются в карман. Желательно, чтоб они были зеленого цвета. Почему так – и сам не знаю. Таких книг я взял с собой две. Одна – это путевые заметки Марко Поло. Его дядя – Николо Поло – бывал в этих местах, и я по наивности стал искать на старых камнях оставленные им надписи, что-то наподобие «Здесь был…». Чтобы хулиганство превратилось в культурную ценность, достаточно каких-то семисот лет.

Книга Марко Поло – это первый и вполне толковый учебник по маркетингу. Описывая разные страны, он в первую очередь говорит о том, что полезно знать для того, чтоб удачно вести торговлю. Между тем такой подход ничуть не портит стиля и пишет Поло действительно хорошо. По возвращении на родину Марко Поло засадили в тюрьму, причем не совсем понятно за что. Может быть, именно затем, чтоб он написал книгу.

Вторая книга это «Новеллино» – сборник средневековых анекдотов, из которых потом возник «Декамерон». Читать такие книги полезно, так как понимаешь, что в прошлом люди были не глупее и не черствее нас. Об авторе этой книги известно только то, что его взгляд, как писателя, внимателен, а стиль письма изящен. Но и этого довольно…

Марсель Пруст тоже зеленого цвета, но в карман не помещается. Поэтому он мне нравится меньше…

Жанр автобиографической прозы сложен хотя бы уже потому, что в нем автор не может по своему усмотрению поквитаться с героем, пожертвовать его, как пешку, ради качества сюжета. Для этого в известном смысле пришлось бы выйти за пределы текста.

Но как ни крути, а там, где нет совсем никого намека на смерть, там ни один рассказ не клеится. Как-то мы с моими спутниками надумали посетить соседний поселок, где находится местная достопримечательность – могила известного поэта. Совсем не желая разделить его судьбу, мы наняли пожилого татарина на столь же пожилой колымаге. Извините уж, в породах автомобилей я разбираюсь примерно так же, как средний автолюбитель в породах лошадей. Татарин, разумеется, был рад подзаработать и первую часть пути кормил нас безобидными краеведческими байками, каких найдется с десяток в арсенале каждого местного водилы. Слово за слово, наш Вергилий сообразил, что мы не совсем простые пляжники, и с нами можно говорить о вещах посерьезнее. Когда дорога пошла в горы, мы поняли, что полнометражной лекции по местной истории нам не миновать так же, как не миновать и тысячи поворотов горного пути, витиеватого, как рассказ татарина.

Добрый читатель! Представь себе пожилого размахивающего руками акына, поющего свою песню за рулем старенькой таратайки, и троих насмерть перепуганных пассажиров, ясно осознавших, что они навечно станут частью этой истории, если не сейчас, то на следующем повороте. Иногда жизнь становится уж слишком похожей на кино. В конце концов, и в том и в другом случае нам хочется узнать, чем дело кончится.

Люди и вправду думают, что пишут историю. Но чаще всего получается география.

Мы доехали, то есть остались живы. С точки зрения драматургии это, конечно, слабый ход. Место, куда мы приехали, называется Коктебель. Происхождение этого топонима также туманно. Впрочем, тут опять-таки как с классическими граблями – наступаешь на фонетику и получаешь по башке семантикой. В доме-музее поэта очередной хищник-экскурсовод, от которого нам не удалось спрятаться, с гордостью сообщил, что некий экспонат подарен музею сестрами такими-то, старыми коктебелками. Услышав это, я мгновенно вышел из музея. Я решил, что на сегодня впечатлений достаточно. А спорить как-то не хотелось…

Могила поэта – на диком холме, по которому от ближайшей харчевни брести в гору минут сорок. Пока доберешся – упреешь и, понятное дело, ни о чем кроме поэзии думать уже не можешь. Вровень с его макушкой над морем летают парапланы – это такие цветные штуки, которые умеют почти неподвижно висеть в воздухе. Будто кто-то чистил разноцветный апельсин и швырнул очистки на ветер – да они так и зависли. Может быть, когда никто не видит, некто сверху переставляет эти холмы, так же ловко, как вокзальный жулик двигает свои наперстки. Поэтому угадать, под которым из них лежит поэт совершенно невозможно. Внезапно подумалось – а как-то тут зимой…

Овидий был совершенно прав – тут действительно нечего делать. По вечерам скучающий люд вываливает на набережную, которая нескончаемой нитью тянется сквозь все прибрежные поселки. Кроме шашлыка и простеньких аттракционов – никаких развлечений. Питейные заведения обычно повернуты к морю глухой стеной, так что увидеть его нельзя, но зато снаряжены какой-нибудь простенькой морской символикой – якорями, полосатыми майками и ненациональными тризубами, словом, всем, что средний отдыхающий, никогда моря и не нюхавший, способен узнать без труда. Поначалу возможность быть одураченным так запросто меня, честно говоря, как-то обижала. Но вдруг в моей голове сложилась четкая пропорция, посредством которой все встало на свои места. Взглянув на праздную вечернюю толпу, я сообразил – как море колышет ракушки и мелкую гальку, научая ее как быть округлой, так и это море звуков и запахов колышет гальку человеческую, приучая не требовать многого. А стало быть – все хорошо.

Тот же вокзал с башенкой две недели спустя. Сдаю багаж в камеру хранения и лениво (на юге привыкаешь думать медленно) пытаюсь сообразить, что случилось за это время. В том-то и дело, что ничего. И слава Богу!

Полтора часа до поезда. Налегке плетусь посмотреть хоть кусочек города – ведь не сидеть же на вокзале. С удивлением чужестранца разглядываю людей, троллейбусы, объявления. Кто-то видит это каждый день а я – впервые. В наползающих сумерках бестактно заглядываю в зажигающиеся окна. Конечно, не худо бы и тут завести знакомства, зайти к кому-нибудь в гости.

Впрочем, неожиданно почти так оно и получилось. Уже на обратном пути мне попалась церквушка, устроенная в плохо приспособленном для этого помещении – то ли бывший Дом культуры, то ли танцкласс. Служитель уже собирался запереть дверь, но любезно согласился впустить меня ненадолго, заметив, что обратиться к Богу никогда не поздно. «И вправду, – подумал я, – вот Кто ценит неожиданных гостей издалека». В церковной полутьме, едва подсвеченной двумя-тремя далекими лампадками, мне показалось, что Некто и вправду впустил меня в Свое Царствие. Не за какие-нибудь заслуги, а просто так, из собственной любезности. Мне часто случалось наблюдать, как люди, даже поклоняясь Богу, все-таки думают о Нем плохо. Потому, даже если не очень верить, Ему все-таки невозможно не сочувствовать.

Задумавшись обо всем этом, по рассеянности я забыл в привокзальному кафе свою кепку-бейсболку. Ладно, заберу ее в следующий раз. Куда она денется….

Вокруг тебя течет цветной простор
И волны гальку обучают ласке,
И розовые спинки дальних гор
Подрагивают с детскою опаской.

А маленький приморский городок –
Влюбленный и рассерженный мальчишка –
Буянит, пьет вино, зубрит урок
Прощанья, затянувшегося слишком.

А ты ему: Не бойся, Бог с тобой.
Как стих Гомера, катится прибой,
И август оставляет свет на коже.

Медлительно вращаются холмы,
И в зное есть предчувствие зимы.
И ты стоишь, на море не похожий.

Сентябрь 2003 – январь 2004