<< Вернуться к содержанию

МП-320

Такое небо над Шулявкой – оферзеть!
Окоролеть и вмиг опешить – по макушку.
Не то Ярило пролил хереса чекушку,
не то у Зевса коротнула теплосеть.
А может, ты огни вечернего Канзаса
на мост Патона спроецировал лучом –
и, снизив яркость, детский возраст мой учёл,
чтоб райским знаменем орнамент не казался.

И в каждом отблеске хромированных туч
свой трансформатор, свой диод и прерыватель.
Инопланетный фильм был виден мне с кровати,
а ветер дул. Он был разгулен и певуч.
А интонации мои – ох, дармовщинка!
Филе донешты, семислойный мармелад…
Но сахар вреден – и досрочно пролегла
от губ к виску дугообразная морщинка.

А это пение обкуренных зарниц –
хоть жри виагру и закусывай кардурой!
Владельцы «фордов» с их педальной субкультурой
забили площадь – ни пролезь, ни развернись.
И туча-пума вдаль гналась за тучей-лосем,
и перепрыгивать костры взывал рожок…
Зачем открещиваться? Помнится свежо:
я впрямь ферзел, задев носком квадрат е8.

Тихонько гаснет однодневный парадиз.
Завязка празднична, развязка лапидарна.
Ты тяготеешь к посвящениям бездарным
и поздравлениям от вдов и директрис.
Нимфетка с Бортничей – уже не Капулетти;
как мальчуган ты в этом мире упразднён…
Возврата нет – я ждал тебя сегодня днём.
А завтра… завтра будет очень сильный ветер.

МП-449

Противный норд-ост в это утро работал на совесть,
а мальчик в ветровке и джинсах при минус семи
встречал своего побратима – не то из Перми,
не то из Читы, где живут, с языком не освоясь.

Дождался – и пять еле тёплых костлявых сосисок
растроганно сжали котлету из козьих хрящей.
Они были оба готовы свариться в борще –
но только без швей, без доярок и без финансисток.

Уже по закрайкам стремнин зацветала капуста,
томатная паста сочилась из сопочных жерл –
и скудный ландшафт от морковного жмыха рыжел,
и разве что важенки практиковали распутство.

Когда мурманчанина духом святым попустило,
читинец ему приоткрыл захламлённый канал,
моря закружились в глазах, паренёк застонал –
и дальше их в вечность несла центробежная сила.

Ах, если бы мальчики сгинули вместе с телами!
Паноптикум сирой планеты на женщин богат.
От нечего делать они разнимали ребят,
да так, что смешались цвета на морской гистограмме.

Подкравшись к зелёной ветровке по-заячьи хрупко,
«Мочи голубых!» – заорала вощёная вошь.
И въехал в худющую спину карбовочный нож,
которым вчера вырезались узоры на фруктах…

В горячей крови, ощутив, как гетеры плюются,
оставшись без брата, пацан сиганул со скалы.
«При чём тут пастух, – скажет поп, – если дохнут козлы?»
А им ещё год оставался до первых поллюций.

Пытались полярники внюхаться в красную дымку
над мысом, где в вечных снегах закипает окроп.
Нашли, приоткрыли двухспальный надтреснутый гроб –
и чуть не упали: скелеты лежали в обнимку.

МП-577

А принцесса Микоки, согласно ранжиру, –
как-никак, продолжение знатного рода.

Пашет кроткий король. С ним когда-то дружила
половина князей (вроде даже до гроба).
Трансформация жизни по матричной схеме
понесёт короля метеором сквозь склоки…
Весь налог адресован родившейся в шлеме
и кевларовых брюках принцессе Микоки.

Едут крыши у глав арбитражных судилищ:
дилетант в конституцию вносит поправки,
да такие, что бычьим умом не осилишь,
а писательским – только при помощи травки.
Подрастает принцесса Микоки на фоне
снизошедших до статуса хиппи соседей –
одиноких мальков коматозной чехони
во франчайзинге вяленной заживо сельди.

Короля, что давно перестал быть козырным,
заедает инфляция видимой гранью.
Даже сетует местная пресса зазывно,
что искусственно доллар привязан к юаню.
Королева красива. Шесть версий инцеста
в репортёрской среде уже стали сквозными.
Протестантские регенты славят принцессу,
повторяя её неудобное имя.

…Отскандалившей маме седая Микоки
ставит в банку четыре дешёвых нарцисса.
У детей венеричка, у внуков – заскоки;
напилась бы, да водка не стоит акциза.
Этот фарс королю – словно медная сдача
при покупке овечьих кишок и сычуга.

Не мешайте величеству: он только начал
ферментировать чувства забытого друга.

 

МП-597

Пенной Адриатики азарт.
Заглушая хохот истукана,
режется сквозь кобальт и базальт
пионерский голос Костюгана.

Песен прошлых лет винтажный вид,
град из перезрелых мандаринов…
Друг меня уже не прогневит,
давнюю романтику отринув.

Отыскал географ за стеклом
жёлтый остров без капитализма,
где мальчишка, музами влеком,
не бывал ничьим копытолизом.

Здесь неузнаваемый ноябрь,
роз напаковавший в макроноздри,
подгоняет дохленький корабль
к берегу близ пристани Га-Ноцри.

Он ещё выдерживает двух
девственников с сахарной планеты;
при прорыве третьей будет звук
рвущейся бумаги разогретой.

Коська… Это ж надо псу под хвост
кинуть нам дарованное свыше –
только для того, чтобы компост
в виде школьной нравственности выжил!

Не растут рубины на кусте,
в рай тебя плодами поманившем.
Горизонты, видимо, не те,
что у заигравшихся парнишек.

Если и заблудится волан,
с неба приземлившись в цикламены, –
можешь плыть. Но там – уже Милан
и Лоретти слишком современный.

МП-643

Что ж вы, детские кубики в спальне,
подрасти мне никак не даёте?
Тут задержишься – станешь опальней,
чем кусок… пластилина в компоте.
Отсырели от потных подтёков
шестигранные олигофрены…
Так бывает: кому-то путёвка,
а кому-то – всё Барби да Кены.

На вторую от космоса букву,
за шедевр выдавая подделку,
предпочли составители булку,
но душа ударяется в белку.
Карнавал септаккордов и тоник
завлекал в эти рёбра и грани:
сложишь правильно – вот тебе домик,
ну, а вот и дорога с буграми.

Арестантская боль от подтяжек
лезет в новое тело сырое,
но вполне инженерный гаражик
я из кубиков всё же построил.
Накануне этнических чисток,
блиц-ревизий и рейдов по штольням
стебельком пусть учует любисток,
где объект неизвестный и что в нём.

Так и эдак верти свой рисунок –
юг ли, север – всё белый Малевич.
Непосредственно клинит рассудок:
не захочешь сомлеть, а сомлеешь.
И мечты моего празднолетья,
несмотря на запущенный люэс,
сконденсировались на френд-ленте…
Я и вправду, стервозы, люблю вас!

Торжествуй, диссидентская рожа,
что сосед – всего-навсего брокер.
Бороздить небеса можно лёжа
в скрытой камере хитрой коробки.
Гаражом для кобылки незримой
не отпугивай акселерата:
каково ему с шинной дрезиной
разобраться в сетях тессеракта?

 

МП-900

Разве это репрессии – пихтовый край,
прыгунцы, гомонливая Шуша?
Там хоть карму свою в хвойной жиже стирай,
где чертей свежепойманных сушат.

Из лишайного города я бы умчал
в ежевичник, лишённый контроля
и, возможно, одним поворотом ключа
свет на главный свой промысел пролил.

Ни одной надзирательницы – ты сечёшь?
Мандельштам бы не понял сюжета.
Я б хотел быть единственным зверем, кто вхож
в эту церковь нежаркого лета.

А репрессии – это когда и петух,
и гусыня с обкусанной лапой
говорят тебе, как ублажать потаскух –
но душа остаётся крылатой.

Это если задёшево чинят зонты
и пекут филигранную пиццу,
а твоя измочаленность ждёт быстроты
за полдня до решения спиться.

Закупил, помню, брюки – кажись, восемь пар
до прогресса буржуйской болезни.
Моль не тронула их, но просрочен товар:
ни одни на меня не налезли.

Вам самим-то смешно, если хочет кума
запихнуть в майонезную банку
Барабека, Крылова, обоих Дюма
и успеть в туалет спозаранку…

Этапируйте пленника в снежный июнь
к прыгунцам и брусничной диете!
Ну, а ты, милый друг, на колбаску не клюнь:
не простят тебе этого дети.

МХ-81

Песня зарянки стала иной –
даже без шума магнитных бурь.
Принципиально другое кино
давит экраны – бери да халтурь
в грязных массовках вороньих стай,
нюхай разнёсшийся ветром бром,
пой, называй это «Бибер-стайл»
и перестань козырять добром.

После семи распахнёшь окно –
небо, как смесь десяти пластмасс,
и не укладываются в канон
новые рождество и намаз.
Ёжики густо обсели мой
позеленевший трамвайный тупик –
с пшиком ресурса попробуй взмой
в чернь круглых дыр, не сломав кадык…

Всё. Тишина. Дружбаны, ку-ку!
Знаю, взросление – не порок.
Я вас прощаю. А дань клыку –
пращур любил валить кабарог.
Чем бы ни полнился красный том
в буквах тиснёных и галуне –
буду есть фрукты с закрытым ртом,
если в нектар не нагадят мне.

Жди иль втыкай – всё равно придёт
старость – бесшумная, как сегвей.
Долго казалось, что антидот
непобедимых седин сильней.
Ну, а как только толпе обезьян
карстовый свет проберётся в тыл, –
пусть рапортуют своим князьям,
что за Персей над Угандой проплыл.